стал.
Массивные бревенчатые ворота никто не охранял. Лишь ряды колючей проволоки напоминали о былых, им же введенных порядках «Анонимной компании».
Владислав Антонович остановил подводу, достал из брезентового плаща портсигар. Не спеша, постучал мундштуком папиросы о серебряную крышку, прикурил, закрывая огонек обеими ладонями от ветерка, и только тогда огляделся.
Никого.
Показалось, что ли?
Но страх, который он испытал, уже не проходил. Наоборот — нарастал снежным комом, как ни храбрился Вологжанин, сжимая в кармане запотевшей ладонью рубчатую рукоятку нагана. Оружие он привез с германского фронта, держал его в укромном местечке и только сегодня прихватил с собой — рискованный предстоял маршрут.
Лесная дорога шла вдоль извилистого Большого Створа. Река спокойно несла свои неглубокие воды в теснине тайги.
Колеса вязли в мочажинах, спотыкались о могучие корневища корявых сосен, выпиравшие из распаренной после первых дождей земли бугристыми сухожилиями.
У тридцатилетнего Вологжанина вся жизнь была еще впереди.
И какая жизнь!
Его род славился мужским долголетием, и Вологжанин был уверен, что пребудет на свете чуть ли не до конца двадцатого века.
Он еще покажет этим выскочкам, устроившим ему офицерский суд чести за самовольный расстрел солдата-большевика. А он, Вологжанин, схватил его на месте преступления. Да, преступления! Ибо этот голубчик накануне атаки читал окопникам прокламацию, призывал брататься с немцами.
Кровь ударила тогда Вологжанину в голову. Вся русская армия с надеждой и верой восприняла успешное наступление войск генерала Брусилова, а большевики не желают воевать, сеют смуту среди солдат.
«Что?! Ма-алчать!..»
И три выстрела в упор заткнули глотку агитатору.
Вологжанин не ждал за столь ревностное несение службы ордена, но и наказания тоже не ждал. Однако эти демократические слюнтяи...
Пришлось тогда ему покинуть гвардию и с маршевой ротой сибирских лаптежников угодить под губительный огонь немецких пулеметов в окрестностях Ревеля, но бог миловал — отделался ранением.
Чем больше распалял себя Владислав Антонович, тем явственней выплывал из небытия тот солдат.
Ротмистр поморщился от неприятных воспоминаний.
Не с той ли поры поселился в его душе затаенный беспрестанный страх? Этот страх нередко поднимал его с постели, и он, неприбранный, всклокоченный, презирая себя, сидел, дожидаясь рассвета. Страх гнездился в груди, вызывая тупую боль в сердце и где-то под левой лопаткой. Однажды ему стало невмоготу, и камнегорский доктор посоветовал ехать в Екатеринбург.
Вологжанин, занятый в ту пору отправкой добычи в Париж, так и не сумел побывать в уезде, а потом отложил поездку — боль отступила, стала забываться.
И вот опять...
Нет, он до сего дня не раскаивается в содеянном. Только так и должен был поступить офицер императорской гвардии.
Что из того, что теперь он близок с немцем? Это жизнь так повернулась. А все потому, что война проиграна благодаря таким вот либералам, какими оказались его сослуживцы...
Он, Вологжанин, был честным воином и бесстрашно прошел фронт, но возвращаться после ранения на передовую счел бессмысленным — государь отрекся от престола, защищать стало некого. Так он попал на службу в «Анонимную компанию», пользуясь знакомством с мсье Леже, одним из влиятельных директоров изумрудной империи, даже в годы войны навещавшим свои владения через Владивосток. И первое, что сделал новый управляющий Воскресенским прииском, — укрепил охрану, во главе которой поставил Эрика Розерта, обязанного ему своей свободой.
Вологжанин вобрал голову в плечи, взглянул на дорогу.
Бежали на взгорки рощицы молодых березок и тут же стыдливо прятались за плечи сосен-перестарок.
Опять стало холодно.
(4) Рассохи. Май 1918 года
Уже в начавшихся сумерках Вологжанин придержал коня. Ему почудились дальние голоса. Он прислушался, затем завел подводу в сосняк и затаился.
Тайга ровно шумела, пряча в себе невидимые напасти. Теперь, в полутьме, она мнилась Владиславу Антоновичу чужой и враждебной. Но он понимал, что у страха глаза велики, и заставил взять себя в руки.
Убедившись, что никто его не преследует, ротмистр повел жеребца за уздцы.
Показались Рассохи.
Здесь, среди сосен и лиственниц, сходились в одно русло Большой Створ и Малый Створ. Мрачный, дикий угол. Целые стада валунов разбрелись по тайге — следы ледникового периода.
Редкий охотник или старатель забредал в чащобу. Неподалеку начиналось Черное болото, снискавшее недобрую славу. Попадешь туда — леший закружит да и утопит, хохоча над грешной душой.
Вологжанин бывал на Рассохах, как-то охотились здесь с Розертом по талому насту на лосей. Эти сумрачные деревья, должно быть, еще помнят выстрелы и предсмертные хрипы животных.
Не пахло на Рассохах духом человеческим. Заброшен с началом войны старательский поселок — скукожились там и сям дряхлеющие без хозяев избы. Они заросли бурьяном и покосились. Гулко хлопают на ветру полуотвалившиеся ставни, прикрывая пустые глазницы окон.
Пошел дождь, и Вологжанин накинул на голову капюшон плаща. Дорога в минуту размокла, колеса зачавкали в грязи, и жеребец, сверкая на ездока сердитым оком, словно вопрошал: не хватит ли погонять?
Владислав Антонович бережно снял с таратайки саквояж, но, обняв драгоценный груз, не смог пересилить желания заглянуть в него.
«В Париж! В Париж!» — возликовало все его существо, суматошно забилось сердце, перегоняя по жилам волнение и страсть.
Вот они, зеленоватые, неотшлифованные каменья, ради которых поставлена на кон судьба.
Шершавые, теплые, самоцветы грели ладонь, и ротмистр не удержался: несколько изумрудов перекочевали в карман френча.
Бог даст, и скоро они, прошедшие через все преграды, по-царски заискрятся на лебединой шее самой прекрасной женщины. Один из камней он вставит в искусную оправу, какую можно только найти в Европе, и скажет ей, как сказал Соломон своей Суламифи: «Это кольцо со смарагдом ты носи постоянно... Он зелен, чист, весел и ясен, как трава весенняя, и когда смотришь на него с утра, то весь день будет для тебя легким. У тебя над ночным ложем повешу смарагд, прекрасная моя: пусть он отгоняет от тебя дурные сны, утишает биение сердца и отводит черные мысли...»
Размашисто осенив себя крестом, Вологжанин закрыл саквояж и скрылся в ночной темени Рассох.
Когда он вернулся, дождь усиливался, переходя в ливень.
Но настроение ротмистра было прекрасным.
СЛУЧАЙ НА ПРАКТИКЕ
(1) Камнегорск. Июнь 1988 года
Из школы расходились бурно.
Сейчас, когда с летней практикой все определилось, каждый в 7 «б» строил планы на каникулы. Кто-то собирался поехать в деревню к бабушке, кто-то мечтал о море.
Саня Ладыгин никуда не собирался. Бабушки в деревне у него нет. А ехать на теплые воды — это просто смешно. Конечно, Камнегорск не курорт, но водохранилище на
