— А вы, правда, похожи на Питера Гэбриэла, — некстати сказала Томочка. — Но вначале-то вы ей писали? И звали ласточкой? И подарили часы?
Мужчина грустно посмотрел на Томочку:
— Конечно, писал. А потом она уже писала себе сама и отправляла копии этих писем мне. И я не могу больше это терпеть, тем более что у меня появились серьезные отношения. Приходится все объяснять.
— Можно было просто сменить телефон и адрес, — сказал Сеня Андер.
— Если честно, я тоже был в какой-то степени зависим от этих писем и от ее любви, от самой Элоизы. Я и боялся этих писем, и хотел их. А потом один мой друг-психиатр объяснил, что девушка просто сошла с ума. Она, правда, верит в то, что это я ей пишу — но если будет просветление, и она поймет, что на самом деле это не так… Я бы хотел, чтобы рядом с ней в такой момент были друзья. Поэтому и нашел вас.
— Иза сейчас в Греции. Путешествует, — сообщила Томочка. — А вы, знаете что, вы напишите ей от себя, сами?
— Не буду, — сказал мужчина. — Слишком опасно. И потом, она молчит уже двенадцать часов. Такого прежде не было — просто замолчала, и все.
Сеня Андер с Бакстом проводили домой Томочку. Сеня шел и думал о том, что Томочка красивая. И что это черно-белое платье ей так идет. Томочка думала только про Изу — позвонила, но ответил ей осторожный мужской голос:
— Элла?
Люди рождаются и умирают каждый день. Известные и неизвестные, прославленные и никому не нужные, любимые и брошенные — для каждого припасена своя дата, время и год. Элоиза родилась в один день с Эдгаром По и Дженис Джоплин. В день, когда родился Абеляр, она встретила свою любовь. В день, когда умерли Лойола и Ференц Лист, она ее потеряла — в море, в автобусе, на теплоходе, по пути из пункта «Всё» в пункт «Ничего».
Иза стояла в главном храме Уранополя — он был как кустарный сундук, оклеенный изнутри открытками. У иконы Божьей Матери стекло покрыто мутными губными отпечатками. Внизу висели «благодарности» — изображения рук, ног, голов, ушей, всего, что успела исцелить эта икона. Вышел священник в серой рясе, в руке его звенели ключи. Он ждал, пока туристка уйдет, был час обеда. Иза растерялась, хотела спросить о чем-то, но вместо этого вышла прочь, рухнула с порога в липкую жару.
Она оставила оба телефона и нетбук у входа в башню, под абрикосовым деревцем. Абрикосы на ветвях были слегка порозовевшие, смущенные. Нерешительные.
— Элла! — кажется, кто-то кричал ей вслед, но Иза шла так быстро, как будто скорость могла что-то изменить. Уютные старушки в черных платьях расступались, когда она выходила из небесного города.
Стало еще жарче прежнего, солнце стреляло в упор. Жгучие, раскаленные лучи льнули к голым рукам и коленям.
Еще до курятника налево убегала тропинка к морю — такая, что уводит с основной дороги, на которую не хочется возвращаться. Иза шагала по этой тропинке, считая вслух шаги. Бросила сумку в колючих кустах — цикады взвыли, как грузовик на подъеме. Последней она оставила на берегу пачку сигарет, хотя курить ей снова хотелось так, что чесались легкие.
Одна на пляже, одна в мире, Иза уходила в море, и одежда, облепившая тело, мешала двигаться вперед. Шелковые шорты и майка без рукавов превратились в оковы, но Иза была сильной и шла вперед и вперед, пока вода не скрыла ее с головой.
Чистая эгейская вода, уже принявшая на себя много тайн и несчастий слабых детей человеческих, что рождаются и умирают в отведенный день.
* * *
