«Артист», который грелся у печки, обернулся к ней с обескураженным видом. О чем его спрашивают? Его длинные, вьющиеся по плечам волосы стали багровыми в отблесках огня и образовали пылающий ореол вокруг головы.
– Снимите рубашку, – предложила она. – Так она быстрее высохнет. И сапоги...
Он чем-то напоминал ей святого Георгия: слишком хорош для смертного. Благородное лицо, горделивая осанка, развитое тело – все естественное, гармоничное. Не то что худосочный Митяй или накачанный в спортзале Артур. Она осмелилась ему об этом сказать.
– Вы угадали, – улыбнулся он. – Меня нарекли Георгием.
– Гриша, значит?
– Можно и так! А... вас как величать?
– Мила. Вот и познакомились.
Он последовал ее совету и снял рубашку, выжал, развесил у печи. Гроза не стихала, дождь лил как из ведра, стучал в ставни, будто нетерпеливый путник, застигнутый в лесу ненастьем. До утра носа не высунешь!
Молодой человек, очевидно от скуки, решил продолжить игру.
– Я с разбойниками сражался, – заявил он. – Бился не на живот, а на смерть... Они, окаянные, в чащу ринулись, я – следом. Блуждал, блуждал, пока не попал в грозу. Тут гляжу – меж стволов поляна, и домишко виднеется.
– А в домишке сидит девица-красавица! – подыграла ему Мила. – Горючие слезы льет. Где ж ты, мой суженый-ряженый? Куда подевался?
Георгий только сейчас разглядел, как нежны ее приоткрытые губы. Скользнул взглядом ниже, по белой девичьей шее, по прельстительным линиям полной груди, выступающей из открытой майки. Такой бесстыдной наготы ему видеть не приходилось – разве что когда за дворовыми девками на пруду подглядывал. Да и те в длиннополые рубахи рядились. А эта...
Его молодое тело содрогнулось от желания. И эта блаженная дрожь передалась девушке, разлилась томлением в крови.
– Ты – ведьма? – хрипло выдохнул он. – Искушаешь мя?
– Иди ко мне, – против своей воли прошептала Мила.
Старый деревенский сундук никогда еще не был свидетелем таких упоительных любовных ласк, стонов и вздохов, такого мучительно-сладостного восторга и такого долгого экстаза... Яркая вспышка поглотила последнюю истому и дыхание любовников, взмыла ввысь и понесла их через грозовые тучи в звездные объятия ночи...
* * *
На всю деревню факелом запылал заброшенный дом, в который угодила молния. Тушить не стали – пятистенок стоял пустой несколько лет, оставленный хозяевами на произвол судьбы. Ливень сам залил пожар, обугленная крыша и стены обрушились, и только печная труба торчала посреди унылого пепелища.
Не сразу, а много позже местный фермер, отыскивая уцелевшие бревна для ремонта коровника, наткнулся под грудой почернелых обломков на два сплетенных скелета – мужской и женский. Пол погибших определили криминалисты, которых вызвали на место происшествия...
– Очевидно, они прятались от дождя, а тут молния! – объяснял взволнованный страшной находкой фермер. – Здесь неподалеку Мертвый скит стоял – проклятое место!
* * *
Старая княгиня умирала – она то смотрела в потолок без всякого выражения в потухших глазах, то впадала в забытье. К обеду, очнувшись от продолжительного беспамятства, больная оживилась, спросила себе бульону и клюквенного морсу. После трапезы она призвала священника и пожелала исповедаться.
– Батюшка, – прошептала она в конце короткого покаяния. – Ежели любовь – это грех, то чего Господь ожидает от чад своих? Ведь как мы любили с Гришей друг друга, а злая доля нас разлучила! Но мы встретимся, теперь уж навсегда. Я знаю, мне нынче видение было!
Она поманила священника рукой, тот наклонился, и княгиня шепотом поведала ему странный сон, который «послали ей ангелы», – про то, как «Мертвый скит отпустил наконец ее Гришеньку, как они целовались-миловались в каком-то крестьянском доме, а потом вместе улетели на небо».
– У нее бред, – сказал священник собравшейся в соседних покоях многочисленной родне. – Соборовать надо. Пора...
