– Вы не бережете свои сосуды. Я бы порекомендовал вам продать душу дьяволу, – пролепетал игрушечным голосом некий гражданин, что притаился в ожидании успешного Июня на ступенях у каменного выхода.
Подумать только, он выходил в свет Канн уже после полудня, по причине того, что не спал всю ночь, хотя черт с этой ночью, он всегда в спальне, когда в окнах рассвет просит подъема. Июнь обернулся, подумав: «Зачем? Обычно я просто иду, согласно своему пути, и меня трудно задеть», но именно сейчас, когда в ресторане за углом уже подали хорошеньких устриц, а напротив его горизонта не видать стальных карманчиков, солнце захватило своим сыном – лучом его временное опасное явление. Теперь так слепит глаза, прогоняя в спокойствие тени, и он пустословной чертой вымолвил «Что?» едва остановившись на фоне лазурного горизонта.
– Моя фамилия Пятнышко. Я тот самый знаменитый доктор, – промолвил маленький пупс в странной для Канн детской панаме, потирая крохотную ладошку. Июнь в ту же секунду заметил, что человек, остановивший его, одет в белый нескладно сшитый болтающийся костюм, изготовленный далеко не из ткани для костюмов, скорее в прошлом это была простынь либо пододеяльник. Хотя все желаемые фасоны мужского пиджака и брюк всё же присутствовали на псевдокостюме.
– И что? – злобно ответил Июнь, не желая при этом всякого продолжения.
– А то! Не бережете сосуды, вредничаете, а кризис уже подступил, у вас не так много времени для выбора. Вся ваша данность на распутье. Так что поскорей определяйтесь.
– С чем? – изумляясь в вопросе Июнь захотел выдавить этого подозрительного персонажа из своей каннской картины, оттого приподнял плечи. Левое ухо Июня Июлича странным образом внезапно оглохло, а правое и вовсе замкнулось в себе. Он только отметил глазами беспечный Promenade de la Croisette и следовавший по нему крошечный паровозик с немецкими туристами, как в голове что-то явственно ему прошептало: «Путь малого креста». Через мгновение неизвестный гражданин, стоящий напротив, услужливо хлопнул в свои маленькие ладошки, и в глазах Июнь Июлича закрутились волнообразные коралловые линии. Оттого Июнь Июлич Никакой щедро выронил дорогую себе трость, спасая себя от навалившегося затмения, он едва успел сжаться, как странность покоряющего недуга отпустила его существо, но теперь уж он определенно слышал и видел.
– С тем, что ваш мир разрушен, – настаивали круглые очень близко поставленные глаза. – Однако я также сказал, что есть варианты его торжества и продления.
И здесь Июнь Июлич, почувствовав резкое недомогание и острую боль в груди, свернулся вмиг и присел на каменную ступень.
– Ну вот, а вы боялись, воображали избежание. Зачем? Всем всё и так понятно. Деньги к деньгам, истина к истине, а вам, друг мой, на скамеечку! Да на свеженькую, вы же русская Терпсихора! Устроитель танцевальных забав! – ублажал некий Пятнышко, уводя Июня Июлича к скамье.
– Друг мой, вспомните же, наконец, как в ожидании зимней сказки вам подали мятный чай со льдом и вы на третьем уровне одного уютного особняка, за шелковой дымчатой ширмой вдыхали тональности мускуса, меда, амбры, что были скрещены в каплях эссенции на ваших запястьях и шее. Бредили персональной тюрьмой, что уж совсем вразрез с вашей блудницей-совестью, а также вас посетила мысль особенной атмосферы, и спустя месяц вы уже были на пути к апельсиновым рощам. Но согласитесь, что это было уже после того, как сам Февраль Сатанинский протянул вам свою могущественную руку.
Июнь Июлич, кажется, вспомнил говорящего ему в ухо человека, хотя и с отвратностью, причину которой он для себя так и не определил, как, впрочем, и появление этой внезапной боли и немощи.
Это был преднамеренно одинокий для него вечер. Он отключил телефон, что болтался у него в правом кармане брюк, спустя час последовал и второй, тот, что под сердцем во внутренней стороне пальто. Был зимний вечер, конец февраля, он выплатил ссуду и брел вдоль витрин, минуя шизофрению и трафик. В месте, где он закажет спустя несколько минут ризотто с соусом из устриц, его никто не ждал, однако знали как постояльца. В те минуты он сам не мог ответить себе на вопрос, почему сделал именно так, это было бессознательное время того, как невыносимо захотелось ему выйти вон из информационной эпохи. И верите ли вы или нет, но Июню Июличу, по правде сказать, вдруг расхотелось вот так банально делать деньги. Он даже задумался о тенях великих художников и отчего-то припомнил яркий «Нокаут», как обильное цветение роз. Вы скажете: «Это подлинная йога, это дух пробудился, это промысел Божий», но как только Июнь чертыхнется, поскользнувшись нелепо, сам Февраль Сатанинский удержит его под руку со словами: «Именно так и заключаются вечные сделки».
Июнь обольстился перед крепкой рукой, это напомнило ему новогодний сюрприз, итогом которого станет утренний пунш. «В самом деле, от праздника вам не уйти, я предлагаю вам пройти вовнутрь», – пригласил Сатанинский, отпуская руку спасенного, и внезапно исчез, словно запах. Сам же Июнь, не обращая внимания на стечение обстоятельств, растворился в оживленной, сосредоточенной на своем атмосфере. «Не вздумайте это воровать…», – кто-то шепнул ему, когда он слизывал каплю темного меда с глубины крохотной серебряной ложечки для десерта.
«Мой мозг не культивирует гостеприимство», – отвечал сам себе, посмеявшись, расслабленный во всю плоть Июнь. «Думаешь, что дьявол способен спасать?», – продолжало что-то близкое ему.
«Я думаю о винопитии и полинезийском закате», – продолжал Июнь.
«Нет, ты не можешь об этом думать, потому что это не мучительный выбор, это только способ, как отдохнуть голове. Июньььь…», – затянуло что-то в самые раковины, будто карало его своим шепотом.
«Здесь самые крутые парни, я не потеряюсь, это всё мое», – и он дотянул мятный чай, возжелав что-то более существенное, как ему казалось.
«Ты шел, источая мысли, я гнал тебя, ты должен был упасть. Паденье стало бы твоим предлогом, твоей особой возможностью, твоим счастливым билетом, зачем ты позволил дьяволу спасти себя? Он увел тебя от Его дороги».
«Кто ты?», – замешался Июнь, сам в себе перепрыгнув самую высокую планку страха. «Чья дорога? Я на своем месте всё, что желал, всё поменял в своей жизни».
«Зачем глубоко думать о том, что улизнуло от тебя, что недоступно тебе. Почувствуй свои руки, они влажные, как твои скорые слезы».
«Счастье очень хрупкий фонарик, бывало, так поманит издалека, заразит своим духом, надеждой, а после пропадет с горизонта, словно кто-то украл, не то подло унес в неизвестность».
С тех пор он всё чаще слышал какого-то нового себя. Посылая флотилии, наполненные оправданьями, в самое сердце, списал всё на миражи своего возможного сифилиса. «Да, бессонница, голос изнутри… Вряд ли я посланник Бога. Это просто бактерия, вращающаяся вокруг своей оси». Идя прочь, Июнь осознавал, что нечто удерживает его здесь, или же нет, скорее нечто пригласило его сюда. «Кто эти скелеты, лики? Эти кто имеют послевкусие своих присутствий, язык весь связали своим „вяжет“ хурмы начинки кожицы». Его вина революционирует в истребленье, одни сожаленья остались, одни пересчеты, что не догнал, что не успел. Заморозит глаза своим безразличием, достанет пальто из пустого шкафа, выпьет немного сухого вина, хотя очень желалось сладкого, и вполне гармоничен с теми, кто изменяет мир. «Да на тебе эту власть! Отравись, наконец, иуда! Тебя злит, оттого что кто-то способен думать лучше, чем ты. Разум может быть только у тех, кто содержит свой дух в чистоте, всё остальное лишь попытки физических напряжений, сочетаемых с работой центральной нервной системы. Обыкновенная физика. Дистиллированная насыщенная полезными элементами вода с ценой, более чем минимальный оклад, в отношения разума не спасает».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
