Дэнни нетерпеливо дожидается возвращения поискового отряда.
Но когда через тридцать мучительно долгих минут в собор снова заходят клоуны, Мария, Фрэнки и Дарко, в походке и выражении их лиц читается удивление. Все явно сбиты с толку.
– Мы разделились и прочесали каждый клочок земли под тем краном, – сообщает Фрэнки. – И вокруг него. Мария с Аки проверили деревья – на случай, если она там за что-нибудь зацепилась…
– И? – нетерпеливо спрашивает Дэнни.
– Ни следа! – отвечает Дарко. – Ни тела, ни плаща, ни крови, ни ножа. Ничего. Только вот это – прямо на дорожке.
На пальце у него висит свалившаяся кроссовка мальчика.
– Ну в таком случае, – в голосе Розы слышно нескрываемое облегчение, – нам и сообщать-то в полицию не о чем, правда?
– Но она же не могла выжить? – ежится Дэнни. – Надо ж знать наверняка! Вдруг полиция уже успела ее забрать…
– Не думаю, – возражает Фрэнки, почесывая лысую голову. – Там ни полицейской ленты, ни ограждения. Может, она упала куда-нибудь на крышу? Кто знает…
Роза вздыхает:
– Забудьте вы про нее!
– Но как? – стоит на своем Дэнни. Он больше не может слепо доверять суждениям Розы. И неправильным кажется отвернуться от этой проблемы, ее не решив.
Роза устало потирает шею сзади:
– Bello, послушай. Мы отработаем завтрашнее представление, демонтируем декорации – и отправимся в путь. Если за эти сутки успеет что-то случиться, вот тогда и будем разбираться.
Дарко протягивает ему кроссовку:
– Роза права. Ничего иного нам не остается.
Дэнни нетерпеливо вздыхает и наклоняется завязать шнурки:
– А куда мы потом?
– В Берлин, – негромко отвечает Роза.
У мальчика перехватывает дыхание:
– В Берлин?
– Проведем неделю на берлинском цирковом фестивале. Придется уж тебе ехать с нами – будем за тобой приглядывать, пока твою тетю не выпустят из тюрьмы.
Берлин!
На миг эта новость вышибает из головы мальчика все остальное – и неприятности тети Лоры, и загадку исчезнувшего тела Ла Локи, и непонятные тревоги, гнетущие сердце Син-Син. В лицо ему словно бьет порыв холодного ветра.
Берлин.
Название это сейчас означает для него только одно: ночь гибели папы с мамой. Всепоглощающий огонь. Опасность, конец всего.
А еще оно означает, что ему придется совершить путешествие, которого он давно боялся, хоть и знал, что рано или поздно придется его совершить. Придется, чтобы – наконец! – прийти на могилу родителей.
3. Когда в ночи звучат странные голоса
Берлин. Это короткое звонкое название все еще звенит в ушах Дэнни, когда, чуть позже вечером, они с Заморой и Син-Син сидят, сгрудившись вокруг стола в фургоне Розы. Словно бы некий голос вновь и вновь тихонько повторяет его в такт биению сердца.
Бер-лин. Бер-лин. Бер-лин.
Занавески на окнах опущены, отгораживая фургончик от мира вокруг, и Дэнни этому рад. Он пытается сосредоточиться на словах Заморы.
Карлик открывает баночку с обезболивающим:
– Больше рисковать не будем. Я поставил двух лучших охранников Ксавьера караулить нас до самого отъезда. С виду они пара клоунов – Ксавьер звал их Труляля и Траляля, но дело свое знают. Крепкие ребятки.
Он сует две таблетки в рот и, поморщившись, проглатывает, даже не запивая водой.
– А доверять-то им можно? – спрашивает Син-Син, раздвигая занавески. Дэнни выглядывает у нее из-за плеча, всматриваясь в темноту за окном. На фоне громады собора смутным пятном темнеет коренастая фигура одного из братьев. Кудрявая голова медленно поворачивается, проверяя, не таится ли в ночи угроза.
– Да-да. Даже не сомневайтесь, – отмахивается Замора. – Я этих парней хорошо знаю. Когда-то пеленки им менял…
– Но насчет Хавьера-то ты ошибался, – резко возражает Дэнни.
Он уже понял, что на взрослых полагаться нельзя.
Глаза Заморы вспыхивают, он открывает было рот, чтобы осадить мальчика – но тут же захлопывает его. Кладет на плечо Дэнни здоровую руку и, ласково потрепав, заглядывает мальчику в глаза:
– Мистер Дэнни, мы все стараемся как можем. Сам знаешь. Никто не проскользнет мимо меня и не причинит тебе вреда – пока я дышу.
Дэнни кое-как выдавливает улыбку в ответ. Но если прежде он безоговорочно доверял Заморе – великому майору Пабло Заморе Лопесу, отчаянному смельчаку и рисковому парню, оплоту «Мистериума», – то теперь это доверие основательно подорвано. Дэнни не сомневается в искренности и преданности Заморы – но сомневается в его суждениях, в его чутье.
– Может, на время мы и правда в безопасности, – говорит Син-Син. – Навряд ли эти болваны из «Сорока Девяти» снова что-то придумают. Мы их оставили в довольно жалком виде…
– Хуже того, – произносит Замора сквозь стиснутые зубы. – Парни сказали, фургон взорвался. Двое из них погибли.
Син-Син присвистывает:
– Поделом им!
Но Дэнни скручивает тошнота. О боже, мы еще и за это теперь в ответе. Я ведь просто старался остановить фургон, спастись. Что, если бы я не ослепил тогда водителя, не оглушил его фонариком?..
– Я не хотел причинять им вред, – бормочет он.
Син-Син нетерпеливо встряхивает головой:
– Когда играешь с огнем, немудрено обжечься – именно так и вышло. Понимаешь?
Дэнни обмякает на сиденье. Может, она и права. Но сейчас ему кажется – он снова кормит плохого пса.
– Завтра днем мне надо в больницу, – сообщает Замора. – Чтобы они наложили правильный гипс. Но до тех пор, Дэнни, я с тебя глаз не спущу. Устроимся в будке с реквизитом, в спальниках. После всего, что пережила Лопе, я не могу у них оставаться, да и вся семья уже там. Так что ты составишь мне компанию. А я тебе, да?
«Неизменное мое убежище прежних дней, – думает Дэнни. – Но теперь все изменилось. Я бы предпочел быть с Син-Син. Поговорить с ней о найденном свидетельстве о рождении, о том, что оно значит для нас обоих. Если она, конечно, захочет…»
После первой горячки бегства и спасения девочка явно отстранилась, снова затворилась в своей колючей раковине. Немало времени уйдет, чтобы привыкнуть к мысли, что она моя сводная сестра. Как мне ее теперь называть? Син-Син? Сестричка? Сестренка?
Внешне они совсем не похожи – тут не поспоришь. Замысловатая смесь валлийских, английских и китайских генов заставляет Дэнни в окружении европейцев выглядеть азиатом, зато на улицах Цзюлуна – типичным европейцем. А вот Син-Син китаянка до мозга костей – от прямых черных волос до кончиков пальцев на ногах. Зато на маму она очень похожа. Поразительно, как отчетливо он видит теперь это сходство в разрезе глаз девочки, в изгибе ее губ.
– Дэнни? – настойчиво окликает его Замора.
– Я останусь с тобой, Син-Син. Если хочешь…
– За меня не волнуйся. Я лучше попробую лично удостовериться, что Роза не скрывает еще что-то насчет пожара. Или про мою мать!
На последнем слове голос ее срывается. Девочка торопливо отворачивается.
Замора хмурится. Несмотря на поздний час, он настоял, чтобы они рассказали все, что произошло в парке Гуэля – как они нашли свидетельство о рождении Син-Син и папин томик Пруста. И вот теперь сидит, задумчиво покусывая костяшки пальцев здоровой руки, снова проглядывая содержимое пакета и лихорадочно соображая.
– Пруст! – бормочет он. – Ну почему именно Пруст?
Дэнни качает головой:
– Не знаю. Может, хотел, чтобы я прочел эту книгу?
– Нет, тут явно что-то большее. Ну-ка, покажи мне еще раз свидетельство о рождении. Когда я его впервые увидел, у меня глаза чуть на лоб не вылезли.
Но Син-Син не отвечает. Нахохлившись, смотрит во тьму.
– Послушайте, вы оба, – наконец тихонько говорит она. – Я бы предпочла пока не разглашать это. Очень уж глупо себя чувствую… Так стыдно…
– Но тебе нечего стыдиться! – Дэнни кладет руку ей на плечо. – Ну то есть…
– Я так хочу! – огрызается она. – Неужели ты не понимаешь – я стараюсь сжиться с очень нелегкой мыслью!
Дэнни медленно убирает руку.
«Я тоже, – думает он. – Я тоже».
Трещина, что пролегла между ним и сестрой, гнетет сердце Дэнни. Он все старается и никак не может поудобнее устроиться в фургончике с реквизитом. Битый час барахтается на грани сна и бодрствования, но, несмотря на нечеловеческую усталость, так и не в силах заснуть. Почему мама бросила Син-Син? Почему не рассказала о ней? Здесь, в грузовичке, да еще в обществе Заморы, по идее, очень уютно – во времена постылой школы мальчик бы обеими руками ухватился за возможность тут переночевать, – однако сейчас ему не по себе. Мысли о Берлине все так же тикают где-то на задворках сознания, и, как ни старается он выбросить из головы Ла Локу, но перед глазами все стоит ее лицо – пустое и бессмысленное в тот миг, когда нож вонзился в нее, – и долгий полет в бездну.
Где-то вдалеке часы бьют два.
Плохо дело, ну совсем не заснуть. И пить хочется. Горло у него словно старый ковер – все время першит, с того самого момента, как он пришел в себя, подвешенный на горящем канате. В грузовике пить нечего, но в одном из других фургонов обычно хранится еда и запас воды в бутылках.
