– Фейра! – воскликнула Элайна.
Щурясь от пламени очага, я увидела свою среднюю сестру. Она куталась в одеяло, но ее золотисто-каштановые волосы – то немногое, что роднило меня с сестрами, – были безупречно уложены вокруг головы. Восемь лет нищеты не отбили у нее желания выглядеть привлекательно.
– Где ты это добыла? – спросила она.
В голосе зазвучали голодные интонации. Звериную кровь на мне Элайна словно не замечала. Я уже давно перестала надеяться, что когда-нибудь они поймут, чем занимается их младшая сестра. Весь день я не просто гуляла по лесу, а охотилась. Пока в доме имелась хоть какая-то еда, сестер совершенно не заботило, каким образом она попадает в нашу кладовую. Умирая, наша мать не взяла с них клятв и обещаний…
Я подошла к столу и сбросила с плеч добычу. Глиняная чашка, что стояла с другого края, обидчиво звякнула.
– А как ты думаешь, где это добывают? – охрипшим голосом спросила я.
Я освободила оленью тушу от волчьей шкуры, затем сняла сапоги и поставила их возле двери.
Карие глаза Элайны, унаследованные от отца, смотрели только на олениху.
– Сколько времени тебе понадобится, чтобы снять шкуру и приготовить мясо? – задала новый вопрос Элайна.
Мне. Не ей. Никому из них. Я ни разу не видела, чтобы сестрицы испачкали руки в крови моих трофеев или помогли бы мне возиться со шкурами. Свежевать туши, выделывать шкуры, готовить мясо – всему этому я училась у чужих людей.
Отец и Неста сидели у очага, грея руки. Моя старшая сестра, как всегда, подчеркнуто не замечала отца. Элайна приклеилась глазами к оленьей туше, ее руки лежали на животе, таком же голодном, как и мой. Я бы не назвала Элайну жестокой. Она не такая, как Неста. Та даже родилась с презрительной усмешкой на лице. Но Элайна иногда… не понимала простых вещей. От предложения своей помощи она воздерживалась не по какому-то злому умыслу. Ей не приходило в голову, что и она может испачкать ручки той или иной работой. Я так и не могла для себя решить: Элайна действительно не понимала, что мы живем в нищете, или понимала, но отказывалась это принять? Тем не менее я тратила далеко не лишние деньги, покупая ей семена цветов. Цветочные клумбы – единственное, чем Элайна любила заниматься всегда. Но до теплых дней было еще очень далеко.
Помню, в то лето, когда я потратилась на стрелу, Элайна преподнесла мне подарок: три жестяные баночки с красной, желтой и синей красками. Единственный подарок, который я получала от средней сестры. И он не залежался – следы красок и сейчас еще оставались в нашем доме, хотя успели потускнеть и облупиться. Стены вокруг окон и дверей я расписала плющом и цветами. Камни, окружавшие очаг, – язычками пламени. Все свободные минуты того удивительно лета я наполняла наше убогое жилище цветом. Расписывала комодные ящики, старые занавески, днища стульев. Мои картинки красовались даже под столом.
Это было единственное благодатное лето в нашей деревенской жизни.
– Фейра, девочка моя, – густым баритоном произнес отец, заметивший меня.
Его темная борода была аккуратно подстрижена. Кожа на лице отличалась безупречной гладкостью, как и у моих сестер.
– Надо же, как тебе сегодня повезло. Этого хватит на целый пир.
Неста пренебрежительно фыркнула. Неудивительно! Любая похвала в чей-либо адрес: мой, Элайны, наших односельчан – она воспринимала как оскорбление ее персоны. Добавлю, что любое слово, произнесенное нашим отцом, Неста встречала язвительным замечанием.
Я выпрямила ноющую от усталости спину и без сестринской нежности поглядела на Несту. Из всех нас старшая сестра особенно тяжело пережила крушение прежней жизни. В тот день, когда нам пришлось спешно покинуть особняк, она тихо возненавидела отца. Причиной, заставившей нас это сделать, стала отцовская самонадеянность. Отец задолжал крупную сумму одному человеку с темной репутацией, влезать в долги к которому ему не советовали. Но отец верил, что легко рассчитается с долгами. Я до сих пор не понимаю, на чем держалась его уверенность. Когда расплатиться не получилось, со стороны заимодавца последовали угрозы. А потом… заимодавец с несколькими громилами явился к нам домой и наглядно показал отцу, что бывает с теми, кто не возвращает долг.
Но в отличие от отца Неста хотя бы не забивала нам голову бессмысленными разговорами о возвращении былого богатства. Она преспокойно тратила деньги, которые я не успевала спрятать от нее, и крайне редко удостаивала отца дочерним вниманием. Я и сама не ангел. И у меня случались минуты озлобленности, когда я могла ранить словом. По правде говоря, мы все вели себя не идеальным образом, и иногда это становилось особенно заметно.
– Половина мяса пойдет нам на эту неделю, – сказала я, оглядывая трофей. Туша оленихи занимала почти весь шаткий стол, служивший нам и обеденным, и кухонным, и рабочим. – Вторую половину надо высушить.
Я могла сейчас говорить самые любезные слова, но почти весь груз работы опять ляжет на мои плечи.
– Завтра схожу на рынок и узнаю, сколько можно выручить за шкуры, – добавила я больше для себя, чем для родни.
Отец сидел, выставив покалеченную ногу. Он садился почти возле самого огня: холод, дожди и резкие перепады погоды всегда отзывались на его ранах, окружавших колено. Раны были жуткими, из тех, что мучают до конца жизни. К отцовскому стулу была прислонена палка. Порою Неста отодвигала ее так, чтобы отец не мог дотянуться.
Если это происходило при мне, я шипела на старшую сестру, упрекая ее в бессердечии. «Рук ему никто не ломал. Мог бы поискать себе работу, а не бездельничать», – неизменно отвечала мне Неста. Она ненавидела отца и за увечье, и за то, что он даже не попытался дать отпор заимодавцу и громилам, когда те лупили его по колену.
В тот жуткий день Неста с Элайной тоже не попытались защитить отца. Они бежали в спальню, закрылись на ключ и еще придвинули к двери тяжелый комод. Я осталась и только умоляла пощадить отца. Мои всхлипывания перемежались с его криками и хрустом костей. Я даже обделалась от страха. Потом меня вытошнило на камни перед очагом. Только после этого страшные люди ушли. Больше мы их не видели.
Из тех денег, что у нас тогда были, львиную долю съели врачи и лекарства. Только через полгода отец снова начал ходить. Конечно, о его легком, пружинистом шаге уже не могло быть и речи. Я научилась растягивать оставшиеся деньги и прятать их от сестер. Иногда кто-то из жалости покупал по дешевке одну-две резные поделки отца. Но это была капля в море. Пять лет назад отцовские сбережения полностью истаяли. Отец по-прежнему не мог и не желал искать себе посильную работу. И тогда я объявила, что стану добывать нам пропитание охотой. Отец не возражал.
Мое решение не всколыхнуло его. Он не встал от теплого очага, не оторвал голову от очередной поделки. Отец позволил мне отправиться в густые, полные опасностей леса, которых побаивались даже сильные и опытные охотники. Постепенно в нем проснулись какие-то зачатки заботливости. Иногда он благодарил за принесенную дичь, иногда ковылял в город – продавать свои резные поделки. Но это все, на что он был способен.
– Мне бы не помешал новый плащ, – вздохнула Элайна.
Услышав ее слова, Неста тут же поднялась со стула и объявила:
– А мне нужны новые сапоги.
Я промолчала. Не хватало еще возражать их извечным «хочу» и «нужно». Достаточно было посмотреть на нынешние сапоги Несты. Они стояли у двери, не потерявшие блеска кожи. Зато моя обувь стала мне тесновата и расползалась по швам. Я уже неоднократно латала сапоги, выбирая нитки покрепче.
– Мой плащ совсем старый и больше не греет, – канючила Элайна. – Однажды я превращусь в ледышку и умру.
Умоляющий взгляд сестры устремился на меня.
– Ну пожалуйста, Фейра.
Она умудрялась так растягивать два слога моего имени, что мне становилось тошно. Неста сердито прищелкнула языком и приказала сестре заткнуться.
Я даже слушать не желала перепалку сестер из-за денег, которые завтра заплатят за шкуры. Им почему-то в голову не приходило, что шкуры вначале еще нужно продать. Тем временем отец встал и подошел к столу. Опираясь одной рукой о край стола, он внимательно рассматривал добытую мною олениху. Потом отцовское внимание переместилось на волчью шкуру. Я напряглась, ожидая вопросов. Его пальцы, не потерявшие аристократической мягкости, отвернули край шкуры и прошлись по окровавленной изнанке.
– Фейра, а это откуда? – спросил отец, неодобрительно поджав губы.
– Оттуда же, откуда и олениха, – ответила я.
Я старалась говорить спокойно, но мои слова прозвучали резко и холодно.
Отцовский взгляд скользнул по луку и колчану со стрелами, все еще остававшимися у меня за спиной. Потом отец выразительно посмотрел на охотничий нож, и его глаза подернулись влагой.
– Фейра… это очень рискованно.
Я вздернула подбородок и огрызнулась:
– А у меня выбора не было!
