— Ну вот, — сказал он сипло, — тогда я тебе про гетер расскажу.
— Это про кого ты? — удивился Петька.
— Это я про баб, — успокоил его политрук.
— Ну, давай, — вздохнул Петька, засовывая ногу и соответствующую портянку обратно в сапог.
— Так вот… гм… да… вот…
— Это все? — спросил Петька равнодушно.
— Чего «все»?
— Чмокаешь чего-то… Ты про баб давай.
— А, про баб… да… гм…
— Ну, я пошел, — сказал Петька. — Это чавканье и чмоканье я потом дослушаю.
— Ну Петька, погоди! Я ж к тебе со всей душой!
— Пошел ты в задницу, Дмитрий Андреич, — сказал Петька вполне культурно. — Я спать хочу.
— Ну иди, пролетарий хренов, — прокричал ему вдогонку разгневанный Фурманов. — И помни, чтоб вечером был в наступлении, а то мы тебя к стенке лицом поставим и пару пуль в лоб!
— Иди, иди, — сказал Петька, помахивая цепью от подбитого совершенно случайно немецкого танка.
Вечером, перед наступлением, Фурманов решил предложить начдиву план разоблачения немецкого шпиона. Василий Иванович посмотрел на политрука с сомнением. Ему еще сильнее захотелось его расстрелять.
— Я че говорю, Василий Иваныч, — сказал политрук. — чтоб узнать наверняка, кто в нашей дивизии шпион, надобно каждому сказать, например, в какой канаве при наступлении нашинский пулемет будет мокнуть.
— А на фига им всем это знать? — удивился начдив.
— Так всем надоть сказать по разным канавам. И вот, в чью канаву снаряд от беляков в виде презента прилетит, тот, значит, и ихний шпион.
— Фигню ты придумал, паря, — сказал начдив. — Снаряд — живность летучая. Куды захочет, туды и шарахнет… Лучше надо всех живьем по канавам рассадить и бе… то есть нет, бредня какая-то… Ну ладно, шел бы ты отседова, а то совсем мне голову заморочил…
Политрук пожал плечами и пошел прочь. Василий Иванович подумал с минуту и окликнул его.
— Дмитрий Андреич, — сказал он миролюбиво. — А ведь ты дело придумал. Только вот чего… Всей дивизии про пулемет говорить, я думаю, нету никакого смысла, да и канав столько не найдешь. Скажем токма тем, кто в штаб заявляется и чего-нибудь такое прослышать может… Вот… Я чего говорю-то, скажем… э… Петьке, конюху Митричу, тебе и Анке… то есть нет, тебе говорить, верно, смыслу тоже нет никакого. Ну вот.
— Тогда надо сказать. Скажем Петьке, что вон в той канаве, с разбитой телегой, Анке, что вон в той, с лопухами, а Митрич — он старый, ему скажем, что вон там, у леса.
— Дубина ты, — сказал Василий Иваныч. — В той канаве у леса нашинский пулемет как раз и будет стоять. Вот беляки в него и бухнут.
— А хрен с ним, — сказал политрук. — Все равно не стреляет. Пусть хоть для политической интри… в смысле для хорошего дела пользу приносит.
— Ну, черт с пулеметом… Давай скажем им про канавы.
— Давайте, Василий Иваныч… Вы Петьке скажете, а я — Анне Семеновне, а потом Митричу.
— А чего ты сам Петьке не скажешь? — ехидно спросил Василий Иванович.
— Так ведь зол он на меня, Василий Иванович… — горестно сказал политрук, радуясь в душе, что подложит Петьке свинью.
— А! Это после того, как ты… Анку… того… в смысле это… Ну, ладно, фиг с тобой, не хочешь — я сам ему скажу…
Глава третья
— Анна Семеновна! — позвал Фурманов, вглядываясь в подозрительную темноту кухни.
Изнутри раздался звон посуды и сонный голос:
— Чего надо?
— Давайте, Анна Семеновна, поговорим об любви и нежной дружбе, предложил Фурманов.
— Чего?!
— Про любовь, говорю, давай потреплемся, — Фурманов перешел на более понятный тон.
— Давай, — сказала Анка, появляясь на пороге в запачканном мукой переднике.
— Чего печем? — спросил Фурманов, навостряя нос.
— Пироги… с крапивой… — сказала Анка, вытирая локтем под носом.
— Ну, Анка…, - сказал политрук, пытаясь взять ее за талию и галантно повалить на скамейку.
К его удивлению, Анна Семеновна мощно швырнула его об угол двери и спросила:
— Чего приперся?
— Василий Иваныч велел тебе передать, — сказал Фурманов, потирая ушибленное ухо, — что пулемет сегодня надо поставить в канаве с разбитой телегой…
— Ну и чего? — спросила Анка равнодушно.
— Ничего.
— Ну и вали отсюда, — повторный бросок отбил Фурманова к середине дороги, откуда он галопом и добежал до штаба.
Остановившись и отдышавшись, он радостно потер руки. Фурманов не ошибся, когда сказал Анке не про нужную, а про Петькину канаву. Он знал наверняка, кто немецкий шпион, и догадывался, через какое время сведения о поставленном в канаву с разбитой телегой пулемете достигнут вражеского генерала. Мимо него проехал Василий Иваныч, с саблей наголо и в бурке, запутавшейся от ветра прямо на голове. Было похоже, что начдив не видит, куда он едет, но об этом Фурманов догадался слишком поздно. Охающий политрук откатился в канаву. Ему было очень нехорошо. Подкованное Митричем лошадиное копыто попало в такое место, нарушения деятельности которого могли серьезно ослабить взаимоотношения политрука и Анки. И не только Анки, а всего женского пола вообще. Политрук уже начал беспокоиться о своем здоровье, но в это время мимо его прошла Анка с корытом пирожков под мышкой, и Фурманов почувствовал привычное движение какого-то мягкого теплого предмета под планшетом. «Ну, все в порядке», — подумал он, подбегая к ней и выхватывая из корыта парочку свежих пирожков. Анка резко развернулась и вмазала политруку промеж ног корытом. Тому пришлось согнуться опять, в глазах, естественно, позеленело. Обидчица победоносно собрала в корыто пирожки, хмыкнула и удалилась. Когда темные круги в глазах политрука исчезли, он протер глаза и некоторое время не мог вспомнить, что же с ним такое было. Наконец он сообразил и, прихрамывая на обе ноги, поплелся в штаб. Под планшетом больше не двигалось ничего. Василий Иванович, оправляя только что отглаженные галифе, задумчиво передвигался по штабной избушке взад-вперед. Его унылое лицо изображало глубокие раздумья. В углу сидел Петька с листом бумаги и пером, исполнявший временные обязанности стенографиста. Поскольку начдив молчал, он считал возможным ковырять пером в зубах, чем, конечно же, и занимался. На листе бумаги было написано одно слово: «Севодни». Наконец Василий Иванович тряхнул головой, как бы отгоняя пессимистические мысли, и велел запрягать тачанку, но не каурой кобылой, как прежде, а старым мерином. Василий Иванович полагал, что от данного факта может зависить ход истории. Петька положил перо на стол и вышел из избушки, а Василий Иванович сел на его место и задумался. Его нисколько не интересовал исход схватки с врагом, он думал, кто же окажется вражеским шпионом, и каким способом в таком случае его следует казнить. Несколько позже, когда все сидели на своих местах и равнодушно смотрели на расположение войск противника, из которого изредка доносился ароматный дымок, и ждали сигнала. Вскоре появился сам начдив, правя тачанкой одной рукой и держа саблю в другой.
— К бою, това-щи коммунисты! — прокричал Чапаев, и грянул первый выстрел.
Было похоже, что такая наглость со стороны красных для белых была немного в новинку, точнее сказать, такого они от своих врагов не ждали. Василий Иванович был этим очень доволен, но в тоже время ему было неприятно то, что вынашиваемый им в течение трех с четвертью месяцев план нападения не вызовет никаких красочных событий и не будет зафиксирован газетой «Гудок». Внезапно белые как бы проснулись, и открыли бешеный артиллеристский огонь. Василий Иванович спрыгнул в канаву и залег там, обхватив на всякий случай руками голову. Поднявший голову Фурманов с удовольствием отметил, что все снаряды как бы сами собой летят в канаву с разбитой телегой, так что вскорости от телеги не осталось и следа. «Ну, Анка, к счастью, успела», — злорадно подумал политрук. Он радостно потер руки и тут же был засыпан землей с ног до головы. Тем не менее политрук выбрался из канавы и бодрым ползком направился в сторону канавы, где бызировался Идейный Вдохновитель и Великий Руководитель борьбы с белогвардейцами Василий Иванович.
— Товарищ начдив! — почти что прокричал Фурманов.
— Ну? — спросил начдив, удивляясь, что слышит политрука, даже зажав уши.
— Заметили, в чью канаву белые лупят?
— Заметил, мать твою так, — выругался начдив, скрепя сердце.
— Ну? Когда его стрелять будем?
— После, — заявил начдив. — Расстрелять его, родимого, мы успеем завсегда.
И он поднял палец повыше над канавой, чтобы его могли лицезреть враги, которым было суждено догадаться, что их ловкий шпион будет обезврежен. Поднятым пальцем начдива белые не были удивлены. Им воспользовался обезумевший от офигенного, мягко говоря, огня молодой шмель, и следующую неделю начдив не мог указывать, куда какие вооруженные силы бросить из-за жутко распухшего пальца. А в общем, операция прошла успешно. Пулемет, поставленный в канаву у леса, был удачно раздолбан и брошен ржаветь. Политрук при боевой операции промочил штаны, а начдив сломал саблю. А вообще-то, жизнь была прекрасна и безоблачна. Утром ехидный Фурманов принес Василию Ивановичу газету «Гудок», кратко отражающей все важнейшие события Гражданской войны, в которой Чапаев по слогам прочел свой собственный некролог. В газете говорилось, что Василий Иванович «геройски потонул в речке Урал», что начдива как несколько покоробило, так и сильно обидело.
