Как правило, с намеченной программой справляются четверо или пятеро. Но одна башня всегда оказывается выше других. Тогда коллеги спешат добавить кубики к своим сооружениям — и губят их.
Стоп! Тридцать секунд истекли.
— Я выиграл! — выкрикивает директор по внутренним связям, дылда в клетчатом костюме.
Три подхалима и один честный игрок аплодируют ему. Я поздравляю победителя, но задаю вопрос: кто, собственно, сказал, что это был конкурс? Требовалось выстроить башни из кубиков, и только. Он цепенеет. Вы спонтанно предпочли личное соревнование, конкуренцию между сотрудниками, а ведь в начале совещания — я не ошибаюсь — все высказались за согласованность действий. Не потому ли ваша фабрика тонет?
— Но ведь это всего лишь игра, — возражает он.
К счастью, отвечаю я. После чего объявляется перерыв на обед. Обычно они почти ничего не едят, держатся настороженно и, передавая друг другу блюда, поглядывают друг на друга с опаской. Значит, совещание принесло первые плоды. После кофе я предлагаю обсудить одну из конкретных проблем предприятия. Тут уж они вовсю напирают на слаженность действий, хотя в данном случае вытащить фирму из болота может только дух соревнования. Говорю им об этом. И сразу же, не давая времени на оправдания, предлагаю игру в экспедицию НАСА. Вы космонавты, ваш спускаемый модуль сел в пятидесяти километрах от лунной базы. Кислорода у вас на восемь часов, что возьмете с собой? Следует список из пятнадцати предметов, их надо расположить в порядке необходимости.
Краем глаза я наблюдаю за директором по производству креплений, который, похоже, сейчас сорвется. Скрупулезная сосредоточенность коллег на проблемах лунной экспедиции его бесит. Еще минуты три, и он, хлопнув дверью, пулей вылетит из столовой.
— А надувную лодку брать? — задумчиво тянет директор по планированию и прогнозам, никчемный педант, которого я переведу в архив.
— Да! — это отдел внутренних связей; видно, что его распирает. — Если накачать лодку азотом, то в условиях невесомости можно перебираться через расщелины.
— Это как же — грести?!
Директор по креплениям в ярости вскакивает; все леденеют от его вопля.
— Надо спасать предприятие, черт бы нас побрал! — он стучит кулаком по столу. — А мы, как идиоты, играем в бирюльки, ждем оценок от пришлого «эксперта», который явился, чтобы всех нас разогнать! Вы что, дети малые?
Он хлопает дверью и уходит, сопровождаемый стыдливым молчанием. Еще кто-нибудь? Нет? Занятно, на каждом совещании у меня срывается ровно один человек, не больше. Я знаком велю Жаку продолжать игру и иду за скандалистом в его кабинет на четвертом этаже, куда тот в гневе удалился. Разыгрывая встречное возмущение, рывком распахиваю дверь.
— У меня двадцать лет стажа! — переходит он в наступление.
— В том-то и беда. Вы отстали от жизни, вы балласт, здесь вас не увольняют только потому, что не хотят платить неустойку, оговоренную в контракте. Так вот, вас уволю я! На ваших ляпах я за три месяца сэкономлю достаточно, чтобы покрыть убытки, и все забудут, кто тут просиживал это кресло!
— Меня хочет перекупить «Россиньоль», предлагает роскошные отступные.
— Только потому, что вы здесь. Если я вышвырну, вас ни одна душа не подберет!
Крыть ему нечем. Смягчив выражение лица, я усаживаюсь на угол стола и беру сигару, торчащую у него из кармана. Прикуриваю от его грошовой пластмассовой зажигалки, улыбаюсь:
— Я повышаю вам зарплату на сорок процентов и назначаю генеральным директором по спонсорству; испытательный срок — полгода. Будете за счет фирмы разъезжать по миру, искать конкурсы, мероприятия, научные программы, выставки, — все, куда можно внедриться. Бюджетом будете распоряжаться самостоятельно, а через полгода вашу работу оценят по привлеченным источникам финансирования.
Он ошеломленно таращит глаза, гадая, в чем подвох.
— Но как меня смогут оценить? За такое короткое время…
— Я даю вам деньги, страх будет вас подгонять. Это ваш последний шанс — и последний шанс вашего бренда. Тратьте вдоволь, чтобы вас считали богатым, не скупитесь на рекламу, постарайтесь внушить конкурентам, что готовите выпуск революционной модели.
Не сводя с меня глаз, он качает головой и фыркает, потом машет рукой, как бы не веря в абсурдное чудо, тянет:
— Я…
— Не ожидали, знаю, но не нужно в этом признаваться. Если мне покажется, что вы не уверены в себе, я передумаю.
Глядя в пол, он выдавливает «спасибо».
— Нет, не то. Я же чужак, вражеская сила. Так что надо сказать?
— Вон! — выпаливает он, вскинув голову и сверкнув глазами.
— То-то.
Оставив доверительную записку на столе главы фирмы, я возвращаюсь в столовую и сигнализирую брату, что можно отпустить космонавтов.
— Ну что твой скандалист? — спрашивает он, садясь за руль «Бентли».
— Через полгода протратится и угробит лавочку; я куплю ее за гроши и солью с «Евроски».
— И репутация щедрого спонсора — твоя, можно сказать задаром.
— У «Евроски» никакой имидж, зато отличная продукция: идеальный вариант для слияния.
«Бентли» завелся с полоборота. В зеркале заднего вида сияет лицо Жака.
— Слушай, Франсуа, я дал ход твоей оферте на покупку «Евроски» сегодня утром, как ты просил. Но… ты забыл одну вещь.
— Неужели?
— Держатель контрольного пакета «Евроски» — «Зум», фирма, производящая лыжные ботинки. Она же — дочерняя компания «Паради-Франс», которую ты контролируешь через «Женераль де бискюи».
Я улыбаюсь, опершись подбородком на спинку переднего сиденья.
— То есть я делаю оферту самому себе?
— Да.
— Шампанского!
Я уже открыл ореховый мини-бар, но рука застывает. Жак понимает, в чем дело. После смерти папы «Бентли» был куплен автомобильным музеем в Мюлузе, и с тех пор бар никто не открывал. Бутылочка «Моэт и Шандон», из которой он грозил отпаивать нас, если укачает, стоит на прежнем месте, пристегнутая кожаным ремешком к инкрустированной дверце.
— Ты не боишься? — спрашивает Жак.
— Боюсь? Чего?
— Возвращаться в прошлое. Оживлять то, чего больше не существует.
— Это твое занятие, не мое.
Он качает головой, глядя вперед на дорогу, поправляет, чтобы скрыть волнение, рычажок, регулирущий мягкость подвески.
— Ничем больше не пахнет эта машина.
— Пахнет, Жак. Зажмурься на секунду.
Он предпочитает смотреть на дорогу. Он никогда не осуждал мои желания, мои капризы, мою любовь к воспоминаниям. Жак вообще добродушен, слегка рассеян — таких обычно принимают за мечтателей, а и они просто довольны окружающей действительностью, если только она не мешает им жить. У него папин характер, хотя наша мать родила его в первом браке. Я-то все унаследовал от нее: жесткость, молчаливость, жажду бегства. С одним лишь отличием — она убегала в будущее.
— Ты где сегодня ночуешь?
— У Коринны.
— А… Элизабет? Как она?
— У нее все в порядке.
Он не предлагает мне переночевать в замке, чтобы отпраздновать покупку в семейном кругу. За эту тактичность я его и люблю. Он никогда не пытался убедить меня в том, что жена, три дочери и кошка — условия душевного равновесия, а равновесие и есть счастье. Ронсере станет их домом, его дети придумают для себя те же игры, что когда-то придумали мы, жена устроит в парке бассейн, а я, куда бы меня ни занесло, буду знать, что мир, в котором прошло мое детство, не погиб, не принадлежит чужим, не застыл в мертвенном покое. Этого мне достаточно.
— Ты поедешь к нотариусу? — спрашивает брат возле Порт-д'Орлеан.
— Нет. Вот чек. Пересядь в такси, оставь машину мне.
Жак кивает. Он понимает, что мне больше не хочется разговаривать, и включает на небольшую громкость радио, чтобы я мог спокойно молчать, не чувствуя неловкости перед ним. Ему свойственно преувеличивать мою совестливость. Он убежден, что внутри у меня — настоящий ад из-за всех моих женщин, моего криводушия, моих незаконных махинаций. Я знаю, что он с печалью думает обо мне по утрам, когда бреется, — в неизменном ладу с собой, чистый и душой, и телом. Сам я бреюсь через день, это правда, но не потому, что избегаю своего отражения: просто легкая небритость удачно дополняет мой образ.
Я закрываю глаза, растянувшись на сиденье и привалившись спиной к дверце; втягиваю носом запах старой кожи, стараясь припомнить детство, каникулы, поездки в школу. Жак прав, «Бентли» больше ничем не пахнет. Но я выкупил его всего три недели назад.
Ночь выдалась туманная. Я с большим усилием припарковался на тротуаре, даже руки заныли от напряжения. Как-никак почти две тонны железа и алюминия, без усилителя руля, зато с убойными буферами — эти монстры каждый день стоят мне шести визитных карточек, которые я оставляю под «дворниками» у моих соседей по улице.
