Не знаю, как это понимать, но слова меня околдовали. Люси помолчала и спросила:
– Каспиан, а где мы сейчас?
– Это лучше знать капитану, – сказал король, и Дриниан тут же достал карту и развернул ее на столе.
– Мы вот здесь, – показал он на карте. – Точнее, мы были здесь в полдень. Мы покинули Кэр-Паравел с попутным ветром и уже через день достигли Гальмы. Там мы пробыли неделю, поскольку герцог Гальмский устроил в честь его величества большой турнир. Король наш выбил из седла многих рыцарей…
– …и сам свалился не раз, – вставил Каспиан. – До сих пор синяки.
– …многих рыцарей, – недовольно повторил Дриниан. – Мы думали, герцогу пришлось бы по сердцу, если бы наш король женился на его дочери, но из этого ничего не вышло…
– Она косая и с веснушками, – объяснил Каспиан.
– Бедная девочка! – сказала Люси.
– …и мы покинули Гальму, – продолжал Дриниан, – и два дня шли на веслах, а потом снова подул ветер, так что лишь на четвертый день после Гальмы мы добрались до Теревинфии.
Теревинфский король посоветовал нам не сходить на берег, ибо в его стране свирепствует какая-то болезнь, так что мы бросили якорь в устье реки, подальше от столицы, и стали ждать. Через три дня подул юго-восточный ветер, и мы взяли курс к Семи Островам. На третий день нас догнал пиратский корабль (судя по оснастке – теревинфский), но мы стали стрелять из луков, и ему пришлось спасаться бегством…
– А мы бросились за ним в погоню, взяли на абордаж и расправились с мерзавцами! – вставил Рипичип.
– Через пять дней мы достигли Мьюла, самого западного из Семи Островов, прошли на веслах весь пролив и перед самым закатом солнца бросили якорь в Алой Гавани, на острове Брэн, где нас встретили очень приветливо и вдоволь снабдили провизией и водой. Шесть дней спустя мы покинули Алую Гавань и быстро двинулись на восток. Надеюсь, через день-другой мы увидим Одинокие Острова… В общем, в море мы дней тридцать и проплыли больше четырехсот лиг.
– А сколько нам плыть после Островов? – спросила Люси.
– Никто не знает, ваше величество, – ответил Дриниан. – Может быть, на Островах скажут.
– В наше время они и сами не знали, – заметил Эдмунд.
– Значит, – сказал Рипичип, – настоящие приключения начнутся только после Островов.
Каспиан спросил, не желают ли они до ужина осмотреть корабль, но Люси почувствовала угрызения совести и сказала:
– Нет, я сперва навещу Юстэса. Ужасная это вещь, морская болезнь. Ах, если бы у меня было мое снадобье, я бы его сразу вылечила!
– А оно здесь, – сказал Каспиан. – Я совсем о нем забыл. Когда ты его оставила, я решил, что это – одно из королевских сокровищ, и взял с собой. Только… стоит ли его тратить на морскую болезнь?
– Я возьму одну капельку, – сказала Люси.
Каспиан открыл сундук, стоявший под скамьей, и достал красивую алмазную бутылочку, хорошо знакомую Люси.
– Бери, королева, – сказал он, – то, что тебе принадлежит. – И они вышли из каюты на залитую солнцем палубу.
На палубе было два больших, продолговатых люка: один – перед мачтой, другой – позади нее, и оба, как всегда в хорошую погоду, были распахнуты настежь, чтобы внутрь корабля попадало больше света и воздуха. Каспиан подвел гостей к заднему люку, и, спустившись по лестнице, они оказались в большом помещении, где от борта к борту стояли скамьи. Свет проникал сюда сквозь отверстия для весел, и солнечные зайчики резво прыгали по потолку. Конечно, корабль Каспиана не был этой ужасной штукой – галерой, где гребут прикованные цепями рабы. Веслами пользовались только тогда, когда стихал ветер, или когда входили в гавань; и тут уж все, кроме коротколапого Рипичипа, по очереди сменяли друг друга. Место под скамьями было свободно, а посередине, от носа до киля, тянулся трюм, заполненный всевозможными съестными припасами: здесь были мешки с мукой, бочки с водой и пивом, горшки меда, бутылки вина, яблоки, орехи, сыры, ящики с солониной, галеты, репа. На потолке (то есть с изнанки палубы) висели окорока и связки лука, и гамаки, в которых спали матросы. Каспиан повел гостей к корме, ступая со скамьи на скамью; сам он шагал, Люси почти прыгала, а Рипичип – летел по воздуху. Вскоре они добрались до деревянной переборки. Каспиан открыл дверь, и все вошли в каюту, которая помещалась на корме, под палубой. Конечно, тут было не так уж удобно. Потолок был низкий, стены круто сходились внизу, пола почти не было, а окна из толстого стекла никогда не открывались, ибо находились под водой. Сейчас корабль покачивало, и они становились то золотистыми от солнца, то темно-зелеными, как море.
– Тут поселимся мы с тобой, Эдмунд, – сказал Каспиан. – Пусть ваш родственник спит на койке, а мы подвесим себе гамаки.
– Ваше величество, позвольте мне… – начал Дриниан, но Каспиан его перебил:
– Нет, нет, капитан, все уже решено. Вы с Ринсом (Ринс был помощник капитана) ведете корабль, и вечером, когда мы поем и беседуем, трудитесь вовсю, так что оставайтесь, где были, наверху, нам с королем Эдмундом и тут хорошо. А как наш новый знакомец?
Позеленевший Юстэс мрачно спросил, скоро ли стихнет буря.
– Какая буря? – удивился Каспиан, а Дриниан засмеялся.
– Скажете тоже, буря! – проревел он. – Да сейчас погода – лучше некуда.
– Кто это? – раздраженно спросил Юстэс. – Скажите ему, чтобы он ушел. От его смеха голова лопнет.
– Мы принесли лекарство, ты поправишься, – сказала Люси.
– Ах, оставьте меня в покое! – простонал Юстэс, но все-таки отпил из бутылочки; и хотя он сказал: «Какая гадость!» (по всей каюте разлился дивный запах), лицо его порозовело, вообще ему стало лучше. Он перестал жаловаться на бурю и головную боль и принялся требовать, чтобы его высадили на берег, где он немедленно свяжется с британским консулом. Когда же Рипичип спросил, что такое «свяжется» и кто такой «консул» (он решил, что это – особый вид поединка), Юстэс пробормотал: «И этого не знает!..» В конце концов, его удалось убедить, что они и так плывут на всех парусах к ближайшей земле, а отправить его в Кэмбридж, где жили дядя Гарольд и тетя Альберта, не легче, чем на луну. Тогда он хмуро согласился переодеться и выйти на палубу.
Каспиан показал им корабль, хотя многое они уже видели. Они поднялись на полубак и посмотрели, как впередсмотрящий стоит на скамеечке внутри золоченой драконовой шеи и вглядывается вдаль сквозь его раскрытую пасть. На полубаке был камбуз (корабельная кухня) и каюты, в которых жили боцман, корабельный плотник, кок и главный лучник. Если вам кажется, что неудобно помещать камбуз на полубаке, ибо дым из его трубы летит назад, вы представляете себе пароход, который идет навстречу ветру, а не парусный корабль, где ветер дует сзади и относит вперед и запахи, и дым. Гости поднялись по вантам на самую верхушку мачты и поначалу им было страшно – так и казалось, что упадешь, и притом в море, а не на далекую, маленькую палубу. Потом они прошли на полуют, где Ринс и еще один моряк стояли у штурвала, а за ними поднимался вверх золоченый драконий хвост, внутри которого стояла невысокая скамья.
Корабль назывался «Покоритель Зари». Он был гораздо меньше наших кораблей и даже тех бригантин, галер и галеонов, которые застали в Нарнии Люси и Эдмунд, когда царствовали под началом короля Питера. При той династии, к которой принадлежал Каспиан, плавали очень мало, и когда его дядя, коварный Мираз, изгнал семерых лордов, ему пришлось купить корабль в Гальме и нанять тамошних матросов. Каспиан решил сделать Нарнию морской державой, но «Покоритель Зари» – лучший из построенных при нем кораблей – был так мал, что на палубе перед мачтой, между передним люком, корабельной лодкой и клеткой с курами (Люси тут же их покормила), почти не оставалось места. Но все же он был красив, изящен и ярок, и все в нем было сделано поистине мастерски. Конечно, Юстэсу ничто не нравилось, и он хвастался, что «у нас» есть пароходы, самолеты и подводные лодки («Много он в них понимает», – ворчал Эдмунд), зато Люси и Эдмунд были в восторге. Когда, осмотрев корабль, они вернулись ужинать в каюту и увидели, что небо на западе охвачено алым пламенем, и ощутили соленый вкус моря, и подумали о неведомых землях на восточном краю света, Люси просто говорить не могла от счастья.
О чем думал Юстэс, лучше всего расскажет он сам, ибо наутро, получив назад свою сухую одежду, он тотчас достал из кармана черный блокнотик и карандаш. Этот блокнотик всегда был при нем: он записывал туда свои отметки – ни один предмет его не занимал, но отметки он очень любил, и вечно спрашивал: «Мне поставили столько-то. А тебе?» Но здесь отметок ждать не приходилось, и он решил вести дневник. Вот первая запись:
«7 августа. Если это не сон, я более суток плыву на каком-то мерзком паруснике. Бушует буря (хорошо, что я не боюсь морской болезни). Набегают огромные волны, и это корыто много раз чуть не утонуло. Все делают вид, что ничего не замечают – наверное, хотят себя показать, а может, и правда не видят (Гарольд говорит, что простые люди закрывают глаза на реальность). Как глупо выйти в море на этом корыте, чуть побольше шлюпки! Конечно, здесь ничего нет – ни салона, ни радио, ни ванной, ни шезлонга. Вчера вечером меня таскали по всем закоулкам, и Каспиан так хвастался, словно это океанский лайнер. Я пытался ему рассказать, что такое корабль, но он ничего не понял, слишком туп. Э. и Л., конечно, меня не поддержали. Л. еще мала, и не понимает опасности, а Э. подлизывается к К., как все. Его, то есть К., называют королем. Я сказал, что я – республиканец, а он спросил, что это такое! По-моему, он абсолютно ничего не знает. Поместили меня, конечно, в самой плохой каюте. Это истинный карцер. Л. дали целую комнату на палубе, вполне приличную. К. сказал, это потому, что Л. – девочка. Я пытался ему объяснить, что, как говорит Альберта, такие штуки только унижают женщин, но он не понял, слишком туп. Мог бы хоть понять, что мне нельзя оставаться в этой дыре, я заболею. Э. говорит, не надо ворчать. К. отдал свою каюту Л. и теперь живет вместе с нами. Что с того? У нас еще теснее. Да, чуть не забыл: тут ходит какая-то наглая мышь. Другие – как хотят, а я ей хвост оторву, если она меня тронет. Еда, конечно, хуже некуда».
