— Товарищ майор, могу подарить комплект, — встрял Юрик в речь Василия Ивановича. — А то вы в «афганке» да в «афганке».
— Вам слова никто не давал. Еще раз перебьешь — получишь выговор. Далее: тельняшки, футболки, кроссовки носить запрещаю! Только сапоги и ботинки, нательное белье, все в касках и бронежилетах. Прежде чем требовать, сами должны являться примером подчиненным, особенно замполиты! Капитан Лонгинов, проведение строевого смотра офицеров и прапорщиков назначаю в семь тридцать утра.
— Сразу с мешками и оружием? — встревоженно спросил лейтенант Шерстнев. — Не успеем.
— Да, Шерстнев, попался ты наконец-то на глаза! Пожалуйста, не ходи моей тропой, не люблю, когда пьют из чашки комбата. Моя чашка священна! Стоящие в строю громко засмеялись.
— О чем вы, товарищ майор?
— Прапорщики могут быть свободны.
— Вот так, опять облом на самом интересном месте, — громко вздохнул Бодунов.
— Итак, продолжаю: зашел я сегодня в одно место, а там Шерстнев в моих тапочках и чай пьет из моей любимой чашки! Сегодня тапочки одел, кружку облизал, а завтра что будет, а, Олежек? Что еще оближешь?
— Ничего не будет.
— А женщина может понадеяться, поверить. Даже думать не моги об этом, ишь, молочный брат объявился. Жилин, ты его чаще в караул ставь. Все караулы третьей роты с сегодняшнего дня Шерстнева. Это мой приказ!
— За что? Я к ней туда случайно заглянул, чай попить с вареньем. В первый раз, ей богу!
— Куда, куда ты заглянул? Что за гнусный намек?
— Ха-ха-ха, — вновь засмеялся весь строй.
— Вот теперь второго раза точно не будет, под халатик не залезешь, и котлеты комбата будут в целости и сохранности.
— Вы не правильно поняли, я оговорился, не то хотел сказать. Только одну котлетку съел и то чуть не подавился под вашим строгим взглядом.
— Я тебе эту котлетку до замены не забуду. Оговорился он! Разойдись!
Все гурьбой обступили Олега. Похлопывали по плечу, смеялись, успокаивали как могли.
— То-то Василий Иванович взбешен, сам не свой от злости почему-то, а это Олежка его с кровати «стюардессы» теснит, — ухмыльнулся Афоня.
— Никого я не теснил, даже и не думал, случайно получилось.
— Все в жизни случайно и совсем не специально, — улыбался Мелещенко. — Теперь комбат заест роту на боевых. Ну, ты и смельчак! Подорожнику дорогу перешел, в кровать залез.
— Болваны, сразу у всех черные мысли.
— Нет, не у всех, — улыбнулся Арамов. — Я уверен: у тебя были только чистые помыслы — объесть комбата, отомстить за обиды через желудок. Ха-ха-ха!
— А ну вас, идите к черту! — и он ушел, громко матерясь.
— Попал Олег в немилость и надолго, — глубокомысленно изрек Афоня. — Не ложись не в свои сани, особенно без презерватива! Молочный брат! Ха-ха-ха…
***
В казарме стоял невероятный шум и галдеж-Рота суетилась, комплектуя мешки и набирая боеприпасы.
Что же делать с обувью? Имеются только кроссовки и туфли, сапоги сгорели у костра в Баграмке — подошва правого «дутыша» полностью расплавилась.
— Ветишка, Серега!
— Что? — откликнулся взводный.
— Тебе на сборах по горной подготовке ботинки выдали?
— Выдали.
— Не уступишь?
— Они сорок третьего размера. Тяжелые. Подков с шипами на них накручено штук по шесть на каждый, но по леднику ходить будет удобно. А там снежные вершины вроде придется штурмовать.
— Великоваты немного, но выбирать не из чего. Давай, черт с ними. Сам в чем пойдешь?
— В полусапожках. Пошли в каптерку, бахилы старшина куда-то спрятал.
Шипов и подковок, действительно, было очень много. Тяжелые, гады, каждый ботинок весом килограмма полтора. Ноги мои ноги, как вас жаль.
***
Осторожно постучав, в дверь кто-то вошел. Я оглянулся и обомлел — в проходе, опираясь на палочку и при этом раскачиваясь, стоял самодовольный Сашка Корнилов.
— Откуда ты взялся, Саня?
— От в-верблюда! Из отпуска по б-болезни, после двух операций. М-мениски оперировали на обеих ногах, вот теперь п-прибыл для дальнейшего прохождения службы Н-назначен во второй б-батальон замом командира шестой роты. По горам х-ходить здоровье не позволяет.
— А что, комиссовать не могли? — удивился я.
— Н-нет, признали г-годным. В полку, п-правда, п-пожалели, вошли в мое п-положение — перевели, колени-то еще п-побаливают. А как д-дела в роте? К-кто вами командует?
— Эдик Грымов.
— Ух, ты? Б-быстро растет!
— Ротный вообще-то не он, а Сбитнев, помнишь взводного из третьей роты? Но он в госпитале, ранен в лицо, осколком полчелюсти снесло.
— Д-дела… А п-почему не Острогин?
— Почему, почему. Серж ведь как «князь», то в одном месте характер покажет, то в другом. Одним словом, не благонадежен, не внушает доверия руководству. Тебя, Сашка, честно говоря, со времен последнего твоего рейда в Майданхшехре, не чаял больше увидеть.
И я, улыбнувшись, вспомнил давние события.
Сашка в тот раз ушиб колено, выпрыгивая из вертолета, а после еще и оступился. Позже на подъеме к задаче еще раз подвернул ногу и совсем захромал. Вздыхал, стонал, скрипел зубами, но шел — а куда денешься! — благо высота была рядом от места десантирования. Неделю Корнилов лежал на вершине, и даже прочесывать кишлак с его взводом пошел я.
Возвращаться пришлось к броне километров двадцать пешком, и не по прямой, а вниз-вверх. Вертолеты, жаль, не прилетели.
— Лейтенант, Корнилов! Берешь провожатым Худайбердыева и спускаешься впереди роты, — распорядился капитан Кавун. — Через нас пройдет весь батальон, а уж только потом мы. Чтобы тебе не отстать, иди-ка ты, дружище, впереди всех.
Здоровенный сержант подхватил вещмешок взводного, и они ушли по хребту, в сторону приближающейся техники. Идти по горам и без груза тяжко, а навьюченному — и подавно. Внизу, в ущелье, лежал, растянувшись до самой долины, огромный кишлак. Возле домов бродил скот, женщины работали на крошечных земельных участках, бегала детвора. Почему-то население не ушло, наверное, не успели, очень уж мы внезапно и быстро окружили район, блокировав вершины и проходы.
Пехота неделю просидела наверху, осматривая только отдельные дома и развалины, а населенный пункт прочесали афганцы: «ХАД» (госбезопасность) и «царандой» (МВД). Они немного постреляли, что-то сожгли. Затем ушли дикой, галдящей толпой, напоминающей цыганский табор.
И вот взвод за взводом батальон проходил через мои позиции. Впереди двигались управление батальона и новый замполит, капитан Грицина, он приветливо помахал мне рукой. Капитан только сменил ушедшего на повышение Сидоренко. Неплохой мужик, но очень суетливый. Да еще с Семеном Лонгиновым сдружился и стал брать с него пример. В рейд тогда Константин Николаевич шел в первый и, как оказалось, последний раз. Натянул на себя, сдуру, тяжелый двенадцатикилограммовый бронежилет, каску, высокие горные ботинки, к автомату прицепил подствольник и взял снаряжение с гранатами к нему. В мешке тащил больше тысячи патронов — весь цинк по совету Семена высыпал.
Сумасшедший! Рост у него, конечно, приличный. Наверное, сто девяносто сантиметров, но силы он все же не рассчитал. Я слышал, как на плацу зам, комбата его инструктировал, что, мол, взять нужно с собой восемь гранат, патронов побольше, «муху», бинокль, дымовые шашки, ракеты.
Тяжелый бронежилет в горы нести на себе — это уже слишком. Он бы еще артиллерийский, двадцати четырехкилограммовый, с толстыми пластинами для защиты паха, нацепил. Эти «латы», когда на броне едут, иногда одевают. Кто очень боится. В таком бронике зам. по тылу полка Ломако, чтобы получить орден, проехал единственный раз — когда назначили его старшим колонны «наливняков» — в Хайратон и обратно. Неделю потом о своем «подвиге» в полку при каждом удобном и неудобном случае офицерам напоминал.
И вот ушел батальон, а затем и наша рота. Часов через пять мы спустились с хребта. В замыкании вновь я, командую «умирающими».
Степа-медик нес вещмешок Царегородцева, а я — его автомат, самого же солдата под руку тащил сержант Назимов. Хорошо, что ослабел только один боец. В долине медленно передвигался взвод обеспечения. Последним шел высокий сержант с двумя мешками и двумя бронежилетами, далее еще один с двумя автоматами и «мухой». Во главе отряда, загребая ногами песок, судорожно дергая при передвижении, всем телом, шествовал замполит батальона. Его гимнастерка на спине насквозь пропиталась потом.
— Константин Николаевич, что случилось? — взволнованно и с участием спросил я. — Чем помочь?
— Все х…хр…х…, нормаль.., хр.., но, — ответил Грицина еле слышно и с надрывом. Хриплое дыхание вырывалось изо рта, на губах пена, бледное лицо цвета серой застиранной солдатской простыни. Он слабо махнул рукой и побрел вперед. До техники оставалось метров пятьсот, ну да ладно, сам дойдет.
Возле машин нас встретил зам.комбата Лонгинов, как всегда самодовольный, похожий на древнего рыцаря из музея, в своем неснимаемом бронежилете и каске. Здоровья у человека на троих!
