Секретарь и вправду оказался секретаршей. Немного поупорствовав, ибо правила есть правила, она согласилась доложить моему бывшему шефу, что звонил такой-то, и попросила меня перезвонить через пять минут. При повторном моём звонке я даже удивился, сразу и не признав по голосу женщину, с которой только что разговаривал, – столько в нём появилось отзывчивости, желания помочь и теплоты. Прямой номер телефона моего бывшего шефа она продиктовала таким тоном, каким всякая любящая мать поздравляет сына с юбилейным днём рождения. Я счёл это добрым знаком.
По тону, которым ответил мне мой бывший шеф, невозможно было понять ничего. Он просто и деловито сообщил мне, где получить пропуск и как найти его кабинет, а я выдвинул встречное предложение встретиться в буфете. Моё предложение было принято.
Рассматривание моего пропуска бдительным стражем у лестницы, ведущей к собственно входу в Кабмин, в том числе и к буфету, напомнило мне пограничника. Я даже невольно улыбнулся, но страж в ответ на мою улыбку ещё свирепее сдвинул брови и отступил в сторону, давая пройти, одновременно протягивая мне пропуск назад с таким видом, словно осуществляет гуманный акт помилования осужденного на смертную казнь.
Опять где-то в глубине души шевельнулось предчувствие чего-то нехорошего. Но я был слишком голоден и не обратил на него никакого внимания.
Бывший шеф показался мне озабоченным какими-то проблемами. В волосах его значительно прибавилось седины, под глазами увеличилось количество морщин, но взгляд по-прежнему был твёрдым и уверенным. Он стал худощавее, чем был, когда я видел его в последний раз, но он и стареть начинал также великолепно, как великолепен бывал почти во всём, что бы ни делал.
После рукопожатия он сел за стол, бегло пробежал глазами меню и сделал заказ официантке. Я не стал тратить время на изучение этого важного документа, отделавшись от её вопросительного взгляда коротким и ёмким «то же самое». Пока официантка несла заказ, мы обменялись «как?» и «нормально» и сразу принялись за еду.
Покончив с едой, мы расплатились и вышли на свежий воздух из здания – серьезные разговоры в буфете, в кабинетах и в курилке в Кабмине ведут только полные идиоты. Правила бюрократических игр изменениям не подвержены, ибо за ними стоят опыт и мудрость бесчисленных поколений этой славной, если можно так выразиться, профессии.
– Хоть сейчас могу предложить тебе должность и неслабую по открывающимся возможностям. А возможности сейчас оцениваются не перспективой карьерного роста, как это было раньше, а исключительно деньгами, которые безнаказанно можно брать в виде взяток, – зло сплюнув в урну, мой бывший шеф закурил.
«Ну, хоть что-то изменилось», – подумал я.
– Правда, с квартирами теперь полный аут, – продолжил он, сбивая пепел мимо урны. – Раньше всё решалось без проблем и в течение месяца. Сейчас проще купить, чем ждать, пока включат в план финансирования, да и подмазать, кого следует надо будет так, что купленная без хитростей и подешевле выйти может.
– А сколько сейчас в Киеве стоит однокомнатная так чтобы на работу не ездить, а ходить? – спросил я, имея в виду Печерский район. Ездить на общественном транспорте я не любил. Было во мне всё-таки что-то, что роднило меня с героем-мутантом из романа признанного мастера жанра литературной научной фантастики.
Названная сумма заставила меня закашляться и заподозрить, что Бонн, Берлин и прочие Франкфурты неважно на чём, по сравнению с городом Киевом просто жалкие деревушки.
Бывший шеф интерпретировал мой кашель по-своему:
– Ты главное не бзди, прорвёшься. Снимешь пока квартиру и за год-полтора соберёшь на собственную.
Я снова поперхнулся, мгновенно вычислив, какого размера ходят взятки в ещё несостоявшейся стране, чтобы снимая квартиру насобирать за полтора года такую сумму.
Не зря, видимо, Гейдельберг признал мою докторскую степень, так как в сознании тут же оформился долгосрочный прогноз относительно будущего этого государственного образования, и я искренне посочувствовал его жителям. Мысли тут же сфокусировались на том, что я теперь тоже житель этого самого образования. Сразу вспомнилась благополучная Германия и предложение моего научного руководителя.
Бывший шеф сочувственно постучал меня по спине, и мне полегчало настолько, что я смог ответить:
– Вы же знаете, что я никогда не был по этой части.
– А ты знаешь, что и я по этой части тоже никогда не был, – злясь явно не на меня, сказал он. Уже чуть мягче он продолжил:
– Не наша с тобой вина в том, что всё изменилось. Приходится что-то ломать в себе, переучиваться, перестраиваться – на этом слове он запнулся и опять зло плюнул в урну.
Немного помолчав, мой бывший шеф вскинулся и я понял, что он, как ему показалось, нашёл самый разумный выход из сложившейся ситуации.
– А знаешь, – преувеличенно бодро сказал он, – езжай-ка ты домой и отдохни с месячишко. После Европы сразу нырять в это наше говно… Отдохни, присмотрись, пообвыкни. А потом мне позвонишь, и мы с тобой всё уладим.
Снова в глубинах души шевельнулось нехорошее предчувствие, но я также преувеличенно бодро ответил:
– Да! Это будет сейчас самым разумным решением.
Попрощались крепким рукопожатием неподалёку от недремлющего стража и бывший, а, возможно, и будущий шеф, на прощание сказал:
– Если с Киевом передумаешь, во власть там дома даже не суйся. Там сейчас верховодит наш бывший «парткомовец». Помнишь же, что он за фрукт?
«Ещё бы мне не помнить!» – подумал я.
«Парткомовцем» мы за глаза называли одного из секретарей горкома, присланного в горком с должности секретаря парткома одного из основных предприятий нашего города. Когда-то на партсобрании аппарата я в своём выступлении сказал, что этого самого «парткомовца» следует всячески дистанцировать от осуществления властных функций, ввиду его ничем не маскируемого стремления властвовать неограниченно и крайне далёких от «морального кодекса строителя коммунизма» личных качеств.
Моим выступлением сразу заинтересовались в обкоме, но тут в партии началась катавасия, и стало не до него. Он живо перебрался в кресло председателя исполкома, и очень резко начал перевоплощаться в демократа. Он был из тех, кому необыкновенно везёт по прямому недосмотру судьбы.
Начать пакостить мне он так и не успел, так как я, просчитав варианты, срочно воспылал желанием получить второе высшее образование и по направлению горкома убыл на учёбу в Киев.
Нехорошее чувство в глубине души шевельнулось значительно сильнее.
На этот раз с бывшим шефом мы простились уже окончательным рукопожатием, и я пошёл брать билет на поезд в Кабминовской кассе. О преимуществах такого метода приобретения проездных документов я умолчу, так как они совершенно очевидны даже для тех, кто с ними не сталкивался никогда. Скажу лишь, что в наличии совершенно, казалось бы, странным образом, оказались билеты не просто в купейные вагоны, но и нижние полки в этих самых вагонах.
Имелись и билеты в СВ, но к трате денег я всегда привык подходить рационально: двенадцать часов пути были явно несопоставимы с суммой, которую следовало отдать за это сомнительное удовольствие.
С билетами так было раньше и, я не сомневаюсь, будет и в ближайшем обозримом, в том смысле, что его можно будет обозревать лично и непосредственно, а не из деревянного, тесного пристанища на глубине парочки метров, будущем. Сознание, взяв за мерило скромность, тут же выдало «на гора» – «ещё лет тридцать-тридцать пять».
Мысль о деревянном и тесном пристанище вновь ощутимо шевельнула нехорошее предчувствие. Вспомнилась фраза, известная, как «закон Мёрфи»: «Всё, что плохо начинается, заканчивается ещё хуже».
Глава 3
До отправления поезда оставалось более пяти часов и моя «немецкая малая часть», тут же воспользовавшись этим обстоятельством, немедленно возжелала осмотреть столицу и лично оценить происшедшие с ней за два года изменения.
В оценке увиденного обе части сошлись единогласно – чересчур западно-подражательно, местами аляповато до уровня гротеска, и только в единичных случаях изменения признавались соответствующими нормальной логике.
Людей оценивала исключительно моя «славянская большенькая». Было признано удивительным и негативным то, что с лиц подавляющего большинства встреченных мной киевлян исчезли улыбки. Раньше, когда ты передвигался по любой из центральных улиц Киева в пиковое время, обязательно складывалось впечатление, что в этом городе проживают в целом довольные жизнью люди. Сейчас лица людей были хмурыми, озабоченными. На них явно читалась неуверенность в завтрашнем дне. Просто поразило количество людей, просящих милостыню.
Темп передвижения масс по улицам, по сравнению с прежним, заметно возрос. Мне всегда нравился прежний Киев тем, что люди в нём не носились сломя голову, как москвичи, были доброжелательными и всегда готовыми помочь.
