Терпеливо снеся досмотр и проверку документов, Нерва вышел из своего корабля. С этого момента он находился в Терренсвиле, административном центре планеты, где располагалось правление всех шахт и рудников Нептуна. Одинокие фигуры прохаживались по огромному, залитому очень ярким, неестественным светом доку. В стенах зияли входные отверстия лифтов и туннелей.
Номер в отеле был самый заурядный: голубая, с прожилками, обивка стен в гостиной и ореховая в спальне, пара мягких кресел, стол, три неудобных на вид стула, широкая кровать, застеленная темно-синим покрывалом, расшитым золотыми драконами. В углу визор. Нерва подошел к нему, набрал код мэрии и с удовольствием стал ждать.
Спустя некоторое время экран засветился, и на нем появилось лицо Стефана Богаевского. Как только лицо узрело Нерву, оно сразу же налилось синим апоплексическим цветом, набрякло и вылупило на адвоката побелевшие глаза.
Когда-то Нерва спас Богаевского от неминуемой гибели, когда тому грозило изгнание из Сената и чуть ли не пожизненное заключение. Подробности того дела и размер суммы, благополучно канувшей в карманах Богаевского, а потом и Нервы, благодаря последнему не вылезли на страницы шумливой и психозно-буйной прессы. Однако Богаевский, жулик и выжига, оставивший без гроша целую какую-то там статью государственного бюджета и оставленный без гроша Гастоном Нервой, благополучно выплыл: недавно Нерва узнал, что он назначен мэром Терренсвиля не без поддержки тамошних магнатов.
— Ты? — заорало сделавшееся свекольным лицо, цель и надежда Нервы. — Да как же это так! Меня предупредили, но…
— Я сюда по делу, — сказал Нерва. — Мне нужно завтра встретиться с… — Он перечислил фамилии.
Лицо Богаевского налилось злой желтизной.
— И ты меня еще просишь об этом?
— Конечно, — сказал Нерва. — А кого еще просить? Только тебя. Ты тоже выиграешь.
Речь зашла о выигрыше.
— Непросто, — задумался Богаевский.
— Цену себе набиваешь, — кротко произнес Нерва. — Нужно только помещение и пять чашечек кофе. Подойдет твой кабинет. Тогда шесть чашечек.
— Я кофе не пью, — буркнул Богаевский и пропал. Экран потемнел. Нерва потянулся, фыркнул, вспомнив лицо господина мэра, и прямо как был, в одежде, рухнул на расшитое драконами покрывало — заснул.
Разбудил его зуммер визора. Нерва, заспанный, опухший, с торчащими волосами, нажал кнопку. С экрана миловидная женщина сообщила:
— Вам назначена аудиенция у мэра. В 9 часов у вашего отеля вас будет ждать машина.
Нерва ошалело уставился на часы. Было шесть.
— Они меня с ума решили свести, — уверился он и рухнул обратно на кровать.
Тем не менее уже в половине десятого он вошел широкими шагами в кабинете мэра и, аккуратно прикрыв за собой дверь, обернулся. В креслах сидели четыре человека, те самые, про которых говорил ему сенатор Оксеншерна.
Четыре человека, самые могущественные на заводских планетах и спутниках, сидели перед ним. Илья Навроцкий, землистый, недоверчивый, с острой колючей бородкой, владелец половины заводов Нептуна. Зоровавель Атуччи, желтолицый, с черными усиками над толстыми красными губами. Отдувающийся Потный Хайме Соуза, пират, лысый и лоснящийся, — пять лет назад своими пушками он выбил заводское правление с Титана, заявив потом, что если Земля разрешит ему сидеть в директорском кресле, то не будет вернее человека Сенату. Земля поколебалась и разрешила. Соуза выполнил свое обещание — связь с Землей не прервалась, заводы в его правление работали исправно. Возле Соузы Нерва увидел еще одно знакомое лицо: Севон де Фортиньяр, командующий межпланетным флотом Земли, был еще и владельцем заводов на Ганимеде. Этот бравый вояка, всегда носящий темно-синюю, с серебряным аксельбантом, форму адмирала, был самым жестоким из всех: на его ганимедских заводах за малейшее нарушение людей выбрасывали за кислородные колпаки, покрывающие заводские корпуса, в холодное безвоздушье.
Когда Нерва вошел, четыре пары глаз уперлись в него — в ожидании. Эти четверо в глубоких креслах уже знали, что его прислал сенатор Оксеншерна. А вот зачем — предстояло узнать.
Богаевского в кабинете не было. Он исчез, предоставив Нерве действовать, не забыв, конечно, о вышеоговоренном «выигрыше».
Четверо в креслах ждали. Гастон Нерва начал говорить. Его речь была почти повтором слова в слово речи сенатора Оксеншерна, которую тот недавно произнес в Сенате, — но властители заводов и рудников, сидящие перед Нервой, об этом еще не знали. Из речи Нервы выходило, что неземляне — опасны, не прямым вторжением, но исподтишка, не захватывая, но покупая, они обратят Землю в рабство. Они глумятся над культурой, нагло издеваются над обычаями, тревожат святую церковь, пугают людей своим нелепым и жутким обличьем. Но они знают, что последствий не будет: правительство Прокурора Эльзы Витале верно старым соглашениям. И Нерва следил, как реагируют на его слова, как поджимает губы Навроцкий, как переглядываются Атуччи и Потный Соуза, вытираются большими одинаковыми клетчатыми платками, как шевелится в кресле де Фортиньяр, несуразный в своем несовременном устаревшем кителе, который он все же носит, несмотря ни на что. Потом они стали морщить лбы, потом они начали кивать, сначала незаметно даже для самих себя, а потом уже явственно и согласно.
— Заводы стонут от тесноты, — сказал Навроцкий, и слова его были камнями, которые рождались в муках внутри, за крахмальным прикрытием манишки, и выкатывались через гортань, выталкивались языком, и падали, тяжко бухая о пол. — Мы едва успеваем усмирять недовольных.
— Корпуса громоздятся один на другой, — сказал Атуччи, — людей стали заселять уже в самые неглубокие штреки.
Вновь шевельнулся де Фортиньяр. Застонало кресло под потной тяжестью Соузы.
Нерва понял.
— Да, — сказал он, — правительство слабо. Да, — сказал он, — Оксеншерна в силе.
Четверо в креслах задвигались.
— Да, — сказал Нерва. — Да.
— Мы станем… — начал Навроцкий.
— Мы будем… — сказал Атуччи.
— Мы дадим… — наклонился вперед Соуза.
— Мы возьмем, — вмешался адмирал де Фортиньяр.
Ватикан. Кардинал
Монсеньор Мирон Ибарра принял Клингера в своих полутемных покоях, которые располагались в северном крыле папского дворца. Окнами покои выходили на двор Сан-Дамазо и были, как отметил Клингер, довольно скромны для самого влиятельного человека в курии. Но здесь было уютно, обжито и очень далеко от холодной, величественной помпезности залов, галерей и лоджий там, снаружи. Здесь же — светло-серые беленые стены, мягкая округлость простенков и окон, скромная, но удобная мебель, — все было приспособлено для жилья и работы в тихом уединении, а не для праздного любопытства досужих туристов. Клингер боялся, что кардинал при встрече протянет ему руку для поцелуя или совершит еще какую-нибудь глупость. Клингер не был ни католиком, ни протестантом — был атеистом, поэтому подобные ханжеские штучки были для него нестерпимы. Но все произошло на диво хорошо. Кардинал был предупрежден о визите Клингера и поэтому держался просто: предложил Клингеру сесть, сам же остался стоять, ибо был человеком порывистым и импульсивным. Клингер про себя отметил это обстоятельство. Кардинал Ибарра был черноволос, причем волосы его непослушно лохматились из-под красной кардинальской шапочки и спадали на высокий лоб. Глаза смотрели из глубоких глазниц взглядом умным и немного ироническим. Клингер охарактеризовал кардинала про себя как противника упорного и, судя по всему, жестокого. Учитывая, что нынешний папа болен и долго не протянет, а Ибарре симпатизирует большинство в курии, новый папа будет сильно отличаться от посредственности Бенедикта XVII. Кардинал в свою очередь решил, что адвокат этот — бестия умная и скрытная. В общем и целом они понравились друг другу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
