– Ребенок выходит, – сказала Эмили.
– Прошу прощения?
– Ребенок. Я его чувствую.
Доктор снова взглянул в зеркальце. Глаза его были старше всего остального – скорбные, карие, налитые кровью, с дряблыми мешочками цвета помятого банана. Он приоткрыл рот – или Леону это показалось? Во всяком случае, борода доктора удлинилась. А потом укоротилась снова.
– Остановите машину, – попросил Леон.
– Ну… э-э, да, пожалуй, – ответил доктор.
Он припарковался около пожарной водоколонки, перед крошечной пиццерией под названием «Домашняя кухня Марии». Леон растирал запястья Эмили. Доктор вылез из машины и стоял, почесывая голову под лыжной шапочкой, вид у него был озадаченный.
– Простите, – сказал он Леону. Тот тоже выбрался из машины. Доктор наклонился к окошку и спросил: – Говорите, что чувствуете его?
– Я чувствую головку.
– Конечно, она ошибается, – сказал доктор Леону. – Знаете, сколько времени занимают в среднем первые роды? От десяти до двенадцати часов. Это еще самое малое. Они тянутся и тянутся, уж поверьте. Нет ни малейшего шанса, что младенец уже начал выбираться на свет.
Однако, произнося это, он уложил Эмили на сиденье и приподнял, собирая в аккуратные складки, ее промокшую юбку.
– Да какого же?.. – Оказалось, что ее футболка – вовсе не футболка, а леотард, закрывающий промежность. Доктор поморщился и разорвал его по центральному шву. И сообщил: – Она права.
– Так делайте что-нибудь, – попросил Леон. – Что вы собираетесь сделать?
– Идите и купите газет, – велел ему доктор. – Сгодятся любые – «Ньюс Америкэн», «Сан»… но только свежие, понимаете? Не берите тех, что отдают клиенты закусочных, когда уже прочитают…
– О господи, господи, у меня нет мелочи, – запричитал Леон.
Доктор начал рыться по карманам. Вытащил помятую пачку «Кэмел», две мармеладины с прилипшими нитками, тюбик таблеток от изжоги.
– Эмили, – спросил он, – у вас не найдется мелочи примерно на доллар?
Эмили ответила что-то, походившее на «да», завертела головой из стороны в сторону.
– Посмотрим в ее сумочке, – решил доктор. Они пошарили по полу, среди спортивной одежды и соломинок от содовой. Леон поднял сумочку за ремешок. Порылся в ней, отыскал бумажник и убежал, бормоча: «Газеты. Газеты». Улица была веселая, людная, с замусоренными тротуарами, вдоль которых выстроились рядком закусочные, химчистки, цветочные магазинчики. Перед одним кафе были выставлены газеты в запертых стеклянных ящиках.
Доктор бросил окурок на асфальт, раздавил. Снял пиджак. Закатал рукава и поглубже заправил рубашку в брюки. Затем нагнулся, всунулся в машину и положил ладонь на живот Эмили.
– Дышите верхом груди, – велел он. Мечтательный взгляд доктора, что-то негромко напевавшего, был направлен в противоположное окошко, за которым громыхали грузовики и автобусы. Холодный ветер шевелил темные волоски у него на руках.
По тротуару прошла, щелкая высокими каблуками, женщина, совершенно не заметившая того, что происходило в машине. Потом – две девочки-подростка, поедавшие сливочную помадку из белого бумажного пакета. Шаги их замедлились, и доктор, услышав это, обернулся:
– Вы, двое! Позвоните-ка в «скорую». Скажите, что тут роды начались.
Девочки вытаращили глаза. Два одинаковых кубика помадки замерли на полпути к их ртам.
– Ну? Бегите, – поторопил доктор.
Девочки понеслись к «Домашней кухне Марии», а доктор снова повернулся к Эмили.
– Как дела? – спросил он.
Эмили застонала.
Вернулся с пачкой газет запыхавшийся Леон. Доктор начал расстилать их под Эмили и вокруг нее.
– Ну что же, – будничным тоном заметил он, – какая-никакая антисептика у нас будет.
Леон его, похоже, не услышал. Доктор обернул двумя газетными листами бедра Эмили. Она начинала казаться ему привычной принадлежностью машины. Он повесил спортивный раздел на спинку заднего сиденья, закрепил его на выступе под окном, придавив кедом, который Эмили все это время прижимала к себе.
– Далее, – сказал он, – мне нужны две полоски ткани в два дюйма шириной и в шесть длиной. Оторвите подол от вашей рубашки, Леон.
– Я хочу покончить с этим, – сказала Эмили.
– Покончить? – спросил доктор.
– Я передумала.
Из «Домашней кухни Марии» вышел повар – крупный мужчина в заляпанном томатным соусом переднике. Недолгое время он понаблюдал за Леоном, который стоял в одних джинсах у машины, дергая трясущимися руками за подол рубашки. Ребра Леона торчали наружу, лопатки были заостренными, точно цыплячьи крылья. Слишком молод он был для таких испытаний. Повар подошел, отнял у него рубашку и разодрал ее.
– Спасибо, – сказал Леон.
– Это зачем? – спросил повар.
– Ему нужны две полоски ткани, – пояснил Леон. – Два дюйма в ширину, шесть в длину. А зачем, я не знаю.
Повар, следуя инструкциям, оторвал полоски. Рубашку он вернул Леону, а полоски отдал доктору, и тот аккуратно повесил их на внутреннюю ручку дверцы. Повар оперся широкой мясистой ладонью о крышу машины и наклонился, чтобы кивнуть Эмили.
– День добрый, – сказал он.
– Здравствуйте, – вежливо ответила Эмили.
– Как дела?
– О, хорошо.
– Сначала кажется, что ему охота вылезти оттуда и народиться, – сказал повар, – а потом, что он вроде как назад вернуться хочет.
– Шли бы вы отсюда, – сказал Леон.
Повар пропустил это мимо ушей.
– Те девочки, которых вы послали «скорую» вызывать, – сказал он доктору. – Они по моему телефону звонят, бесплатно.
– Хорошо. – Доктор сжал ладонями головку ребенка – темную, мокрую, блестящую выпуклость. И сказал: – Тужься, Эмили. А вы, Мария, будьте добры, нажимайте ладонями ей на живот, ровно и медленно.
– Ну вот, ну вот, – приговаривал, нажимая, повар.
Леон сидел на корточках на бордюре, покусывая костяшку пальца; рубашку он надел, но не застегнул. За его спиной собралась небольшая толпа. Девочки-подростки стояли притихшие, забыв о пакете со сливочной помадкой. Мужчина спрашивал у всех, вызвана ли «скорая». Старуха рассказывала женщине помоложе о какой-то Декстер, у которой ребенок родился ногами вперед и со множеством осложнений.
– Тужься, – повторил доктор.
Все умолкли. Казалось, даже движение на улице стихло.
Но вот доктор отступил от машины, держа в руках тусклый, скользкий комочек. Что-то сдвинулось. Тихий, сдавленный звук, донесшийся из совсем неожиданного места. Случилось все мгновенно, и в этот миг каждый в толпе смотрел не в ту сторону, а комочек вдруг обратился в воющее, извивающееся, неистовое, гневное мельтешение красных ручек, ножек и спирального телефонного провода.
«Ох», – вымолвила, вновь задышав, толпа.
– Девочка, – сказал доктор. И передал ее повару. – Вы девочку хотели?
– Да кого угодно! – ответил повар. – Была бы только здоровенькая. Привет, малышка.
– Я у Эмили спрашивал, – мирно пояснил доктор. Ему пришлось повысить голос, чтобы перекричать младенца, на удивление громогласного. И, наклонившись к Эмили, доктор нажал обеими руками на ее живот: – Эмили? У вас все хорошо? Потужьтесь, пожалуйста, еще.
Пока он давил ей на живот, Эмили не могла набрать в грудь столько воздуха, чтобы заговорить, но едва он снял с живота ладони, сказала:
– Все хорошо. Дайте мне дочку.
Повару, похоже, не хотелось расставаться с девочкой. Он покачал ее, прижимая к переднику, ненадолго задумался, вздохнул. И отдал доктору. Тот осмотрел дыхательные пути, казавшийся расплющенным нос, разинутый в крике рот.
– Раз она так шумит, значит, все у нее в порядке, – сказал он и нагнулся, чтобы передать девочку Эмили. Та уложила голову дочери себе на плечо, однако вопли продолжались, тоненькие и неистовые, а после каждого выдоха девочка икала.
– Что вы сделали с полосками ткани? – спросил доктор у Леона.
Леон уже встал, чтобы получше разглядеть малышку. Губы его сами собой растягивались в улыбку, и он старался их приструнить.
– Ткани? – переспросил он.
– Полоски, которые вы оторвали, черт подери. Мы еще далеко не закончили.
– Вы повесили их на дверную ручку, – сказал кто-то в толпе.
– Ах да, – вспомнил доктор.
Он снял одну, склонился внутрь машины и перевязал пуповину младенца. Какими бы тупыми и неуклюжими ни казались его пальцы, он вроде бы знал, что делает. После того как кончится бал, – пропел он приглушаемым бородой голосом. Когда он завязывал вторую полоску, послышался далекий вой, звучавший как продолжение воплей младенца – такой же тонкий, словно разжиженный ветром. Потом вой обрел самостоятельность и стал более пронзительным.
– «Скорая»! – воскликнул Леон. – Я слышу «скорую», Эмили.
– Отправь ее обратно, – сказала Эмили.
– Они отвезут тебя в больницу, лапа. Теперь все будет хорошо.
– Да все уже кончилось! Мне обязательно ехать с ними? – спросила она у доктора.
– Безусловно, – ответил тот. И отступил на шаг, чтобы полюбоваться своими узлами, имевшими немалое сходство с бантами на хвосте воздушного змея. – На самом деле они приехали как раз вовремя. Мне нечем перерезать пуповину.
