место в английском театре — спектакли Питера Брука, поставленные в 50-х — начале 60-х годов, получили мировое признание. Поистине триумфальными были его гастрольные поездки с постановками “Гамлета” и “Лира” по многим странам.
Одним словом, когда наступил момент назвать имя первого руководителя Национального театра, выбор был достаточно велик. Но пал он на Оливье, и в этом не было случайности.
Хотя в отличие от Гилгуда (внучатый племянник Эллен Терри, внук Кейт Терри, двоюродный племянник Гордона Крэга) Оливье не принадлежит к прославленным театральным династиям, его творчество характеризуют связи с лучшими традициями английской культуры. После того как Оливье сыграл Ричарда III, Гилгуд преподнес ему меч, с которым ту же роль исполнял в свое время Эдмунд Кин, а затем получил в 1873 году Ирвинг. Дар был символичен. Гилгуд словно бы вручал своему коллеге по сцене эстафету из прошлого. В искусстве Оливье в самом деле зачастую слышатся отголоски эмоциональных бурь, присущих исполнительскому стилю английских актеров-романтиков. Но особенно близок ему облик Генри Ирвинга, артиста, еще не порвавшего с романтической традицией и в то же время очень много сделавшего для становления в английском театре реалистического метода. Парадоксом могут показаться слова Оливье, произнесенные на открытии памятника Ирвингу: “Хотя он умер до моего рождения, я воспринимаю его так остро, будто играл у него в труппе”. Но, как всякий парадокс, это высказывание заключает в себе долю истины.
Оливье роднит с Ирвингом своеобразный дар магнетического воздействия на зрителей. Он не просто увлекает их эмоциональными порывами игры, не только заставляет раздумывать над изображенным на сцене и на экране, но, воздействуя почти гипнотически, властно, без остатка подчиняет себе. Именно это качество отмечал в творчестве Ирвинга Крэг: в его представлении Ирвинг-актер был “естествен в высоком художественном смысле”, естествен, “как молния”, в трагедии он походил на грозу, “которая собирается и затем, разразившись, обрушивает всю свою мощь в одном разряде; зная о том, мы с замиранием сердца ждем этого момента”.
Те же образные сравнения могут быть отнесены к природе дарования Оливье. Подобно Ирвингу, он не страшится преувеличенности на сцене, любит смелое сочетание трагического и комического. В этом смысле очень точна мысль одного из строгих английских критиков, Джеймса Эгейта, о том, что Оливье — “комедиант по натуре и трагик по профессии. В трагических ролях он обуздывает свое чувство смешного, но мне видно, как он его обуздывает”. Примерно то же писал об Ирвинге Бернард Шоу, отмечая “чередование гротеска, клоунады и фарса с серьезным и возвышенным” в его творчестве, видя в нем одновременно “мелодраматического актера, сатирика и шута”, считая нужным при этом добавить, что он вовсе не протестует против такого сочетания, ибо “мне тоже присуща эта первобытная потребность в безумии карнавала”.
Но корни искусства Оливье уходят глубже, чем рубеж XIX и XX веков, дальше, чем эпоха романтизма в английском искусстве. Умение быть величественным и возвышенным в откровенно комедийных ролях, способность щедро насыщать комическими деталями свои самые драматические роли — все это идет еще от драматургии Шекспира и театра его времени. Можно открыть и более далекие истоки — площадные зрелища средневековья, искусство балагана и, конечно же, бессмертные образы королевских шутов — циников и мудрецов, способных говорить правду кому угодно и о чем угодно. Шутов, многообразно запечатленных Шекспиром, но существовавших и до него. В основе творчества Оливье — и народные, фольклорные традиции, делающие его искусство демократичным, по-особому привлекательным. А порой созданные им сценические характеры выходят за пределы национальных корней, в них проступают черты масок итальянской комедии с ее влюбленностью в неистощимую импровизационность.
В наше время не в диковинку для актера сочетать работу в театре и кино. Скорее, это правило. И в своих бесконечных переходах от сцены к экрану и обратно (затем в орбиту его творчества включилось и телевидение) Оливье не оригинален. И все же сфера его художественных интересов многообразнее, шире, чем у большинства собратьев по профессии. Оливье не только актер или актер-режиссер, он прежде всего именно деятель искусства — в самом высоком, ответственном смысле этого слова. Он всегда обладал особой страстью к художественно-общественной, организационной работе. Это проявлялось и тогда, когда, не раздумывая, он принимался за постановку сложнейших фильмов по шекспировским трагедиям, и тогда, когда с завидным упорством вновь и вновь брался за создание то на базе “Олд Вика”, то в театре “Сент-Джеймс” относительно стабильной труппы художественных единомышленников. Он неутомимый строитель, созидатель, его энергия неистощима, что особенно проявилось в период с середины 30-х до середины 70-х годов. Еще до тех пор как мечта о Национальном театре стала обретать реальность, Оливье фактически несколько раз, причем всякий раз начиная с нуля, уже пытался сформировать свой театр, учитывая опыт лучших европейских коллективов.
Немало успел он сделать в годы руководства Национальным театром. Много играл сам — среди ролей этого периода Отелло и Шейлок, Чебутыкин, Сольнес в “Строителе Сольнесе” и Эдгар в ”Пляске смерти” Стриндберга. Оливье прилагал все усилия к тому, чтобы привлечь на главную сцену Англии лучших актеров разных поколений. Не бросая занятий режиссурой, он и не помышлял о том, чтобы отгородить себя от конкурентов в этой области. Совсем напротив, он тотчас пригласил Джона Декстера и Уильяма Гаскилла, зарекомендовавших себя как вдумчивые, умелые постановщики новых, социальных драм молодых английских авторов, прозванных “разгневанными”. Он ввел должность заведующего литературной частью театра и предложил её Кеннету Тайнену. Впоследствии Оливье не раз упрекали, что он дал Тайнену слишком большую власть, что тот ставит его иной раз в неловкие ситуации. Но Оливье верил в острое чувство времени у критика — последовательного, горячего пропагандиста новых, прогрессивных тенденций в отечественной драматургии.
Руководство Национального театра сразу сделало ставку на сочетание лучших произведений классики и современности в репертуаре, напоминая при этом о некоторых незаслуженно забытых именах драматургов, открывая также новые, еще никому не известные. На афишах рядом с Шекспиром стоял Чехов, подле Ибсена и Стриндберга — Гренвилл-Баркер, а далее имена молодых английских драматургов. Программа, намеченная Оливье, послужила основой деятельности следующего руководителя Национального театра — Питера Холла. Не все, о чем мечтал Оливье, осуществлено и по сию пору. Но Национальный театр занимает все более важное место в английской театральной культуре.
ТЕАТР ИЛИ КИНО?
Несомненно, что именно кино принесло Оливье мировую известность. Сначала снятые в Америке “Пламя над Англией”, “Грозовой перевал”, “Леди Гамильтон”, затем им самим перенесенные на экран интерпретации шекспировских произведений “Генрих V”, “Ричард III”,“Гамлет”. Безусловно и то, что Оливье — прежде всего театральный актер, лицедей
