Юра спросил:
– Почему очень скоро пососать называется поцеловать?
Я был поражен: как верно подмечено! Ведь правда: поцеловать – это коротко пососать. Как мы этого не замечали?
Логика, действующая по своим, совсем отличным от нашей законам. То так умно, что поражаешься, то так глупо, что недоумеваешь. Мать сидела с Юрой на дворе; на дворе – гараж. Машина собралась ехать. Мальчишки бросились цепляться сзади. Бросился и. Юрка. Мать отозвала его. Юра охотно отошел и спросил мать:
– Отчего, как машина поедет, мальчикам обязательно цепляться сзади?
Он порядочный трусишка. Но, исполняя гражданский долг, считал нужным исполнять обязанности, наложенные судьбою на мальчиков.
С очень серьезными глазами Юра меня спросил:
– Когда какой-нибудь мальчик умрет, ему потом года засчитываются?
Трудно проникнуть в тайны детской логики. Только после долгих, осторожных расспросов мне удалось выяснить, что тут Юру интересовало. Два года назад он много играл с мальчиком из соседней комнаты Васей. Вася его поколачивал. Тогда же он вскоре умер от скарлатины. Недавно Юра об нем вспомнил. Как же ему в настоящее время представить себе Васю? Если в тех годах, когда он умер, то теперь Юра легко мог бы от него защититься. И вот вопрос очень существенный: засчитываются Васе последние два года?
И еще изумляет словотворчество ребенка, – не само по себе, а то, как он умеет усвоить дух языка, как сочиняет слова в строгом соответствии с законами именно этого языка.
Юра принимал хинин.
– Горько тебе было?
– Сперва было горько, а потом отгорьчилось.
Гуляет весною по скверу.
– Смотри, мама: клен не только цветет, но и листет.
Корней Чуковский, так много сделавший в исследовании детской речи, пишет:
«Начиная с двух лет всякий ребенок становится на короткое время гениальным филологом, а потом, к пяти-шести годам, эту гениальность утрачивает. Тончайший оттенок каждой грамматической формы угадывается ребенком с налету, и когда ему понадобится создать то или иное слово, он употребляет именно, тот суффикс, именно то окончание, которые по сокровеннейшим законам языка необходимы для данного оттенка мысли и образа. Страшно подумать, какое огромное множество грамматических форм сыплется на его бедную голову, а он, как ни в чем не бывало, ориентируется во всем этом хаосе, ежеминутно сортируя по рубрикам беспорядочные элементы услышанных слов – и при этом даже не замечая своей колоссальной работы! У взрослого лопнул бы череп, если бы ему пришлось в такое малое время усвоить те мириады синтаксических и морфологических форм, которые, играючи, усваивает двухлетний лингвист».
Утром Юра долго с большим любопытством смотрел на пиявок в пруде. А вечером спросил:
– Откуда ко мне язык в рот попал? Из воде, наверно.
Долго и сосредоточенно смотрел, как черный жеребенок сосет черную кобылу.
– А молоко тоже черное?
Мать разбирает фотографии.
– Мама, почему тут и папа и ты, а меня нету?
– Ты тогда еще не родился, детка.
Увидел фотографию, на которой одна мать. Побежал с нею в кухню и стал объяснять няне:
– Тут одна мама, а я и папа еще не народились.
Спросил отца, что такое крематорий. Отец объяснил. Юра слушал с большим интересом. Потом сказал с наслаждением:
– Когда вы с мамой умрете, вас тоже будут пекти в крематории?
Родители огорчены.
Родители часто огорчаются понапрасну. Я иногда приношу Юре конфет. Сидит и с аппетитом ест. Мать спрашивает:
– Ты любишь дядю Витю?
– Да. Он мне конфет принес.
Мать ахнула.
– Вот видите! Сколько раз я вам говорила: не носите ему конфет… Ну, а когда дядя Витя без конфет придет, тогда ты его не будешь любить?
– Тогда не стоит.
– Значит, ты его только за конфеты любишь?
Юра подумал:
– Нет, еще за щегла. У него очень щегол хороший, сам в клетку летит, когда платком махнут.
– А дядя Витя за что тебя любит?
Еще подумал.
– Мы ему тоже конфет даем. И еще чаю, печеньиц.
Мать в отчаянии. Странные люди! Требуют от ребенка ответа – за что?
Как же он может ответить: «Так, ни за что»? Ну, и подыскивает своим умишком реальные причины. По тому, как он со мною держится, как встречает, я знаю, чувствую, что это не за конфеты, – да и приношу я ему конфеты не так часто. И мать хорошо знает, что не за конфеты. Раз было так. Меня ждали. Вхожу в подъезд. Между двумя дверями подъезда – маленькая фигурка, стоит смирно-смирно.
– Юра, это ты?
Говорю с ним. Он равнодушно и как будто неохотно отвечает, глядит мимо. Я решил: должно быть, поджидает товарища и ему не до меня. Он взял меня за руку, вместе пошли наверх, в квартиру. И вдруг узнаю от матери: это он меня вышел встречать. Не давал матери покоя, все просился и за полчаса уже вышел. И полчаса смирно стоял между дверями, поджидая меня. А что значит для ребенка в одиночестве и без дела простоять полчаса! А к этому я уже привык: Юра совершенно не проявляет наружно своих чувств.
Через неделю после происшествия с конфетами принес Я мышеловку, – мать просила дать на подержание. Юра с любопытством ее рассматривал. Мать спросила:
– Ну, дядя Витя конфет тебе сегодня не принес. Любишь ты его?
– Да. Он нам принес мышеловку.
– Юрка! Ну, а если бы не принес?
Юра нетерпеливо:
– Все равно бы любил.
Мать кормит грудью братишку Юры. Юра подошел, но ему запрещено подходить – у него подозревается ангина. Мать толкнула его ладонью в лоб.
– Ведь сказано тебе, чтобы не подходил к Боре!
Юра вскипел.
– Ты не смеешь меня бить!.. Папа, объясни маме, что она не смеет меня бить.
– Она тебя не била, а оттолкнула.
– Нет, побила, побила!
Иногда он испускает дикие крики, которые очень пугают спящего Борю. Мать потеряла терпение и, в первый раз, поставила Юру в угол.
Юра постоял, подумал и сказал:
– В угол ты меня ставить можешь. А только… Пожалуйста, запри дверь;
и папе ничего не говори.
Был со своею матерью у тетки в Лосиноостровке. Там сильно озорничал, стал душить ребят тетки. Они сказали, чтобы он больше в Лосиноостровку к ним не приезжал. Мать при мне рассказывает про его подвиги, чтобы его пристыдить. Я Юру спрашиваю:
– Тебя, значит, теперь в Лосиноостровку не пускают?
Вполне спокойно:
– Не пускают.
– Почему?
– Потому что я их душил.
– Зачем же ты их душил?
С эпическим спокойствием:
– Чтобы они были мертвые.
Ужинает. Оживленно болтает с матерью. Вошла няня.
– Юра, а ты рассказал маме, что ты сегодня на сквере делал?
Юра сжался, спросил:
– Что?
– «Что»! Забыл?… Набросился на маленькую девочку в колясочке, стал бить, таскать за волосы. Мы его хотели отправить в милицию.
Мать негодующе смотрит на Юру.
– Я не бил, только за волосы потаскал.
Юра терпеть не может девочек и постоянно их обижает.
– Ну, завтра не будет тебе твоих игрушек – ни магнита, ни картинок. Он заревел, вскочил, обнимает мать за шею.
– Нет! Не надо! Ничего не делай плохого! Слышишь, мама? Не делай мне плохого!.. Я просто забыл.
– Забыл, что не надо девочку бить?
– Да.
– А думал, что надо?… За что ты ее бил?
– Ни за что. Просто забыл.
Пришел к ним, спрашиваю:
– Ну, Юра, как живешь?
– Плохо.
– Что так?
Вздохнул.
– Очень много балуюсь. – Помолчал. – А ты как живешь?
– Хорошо.
– Не балуешься?!