— Следующую ночь я тоже проведу не здесь.
Лицо ее посерело от такой наглости. Но, видимо, она тоже вспомнила о новых временах. И вместо грозной тирады я услышал жалкое:
— Зачем вам тогда номер?
— Чтобы спать днем.
Оставив ее пережевывать услышанное, я забрал ключ и поднялся к себе. Как ни странно, но горячая вода в душе была, и я с удовольствием вымылся. Затем спустился в буфет позавтракать. Ассортимент закусок здесь был бедноват, но мы народ неприхотливый. И не такое случалось…
Снова поднявшись номер, я развалился на покрывале не тронутой койки, раздумывая, как убить время до вечера. Нет ничего более тоскливого, чем решать эту проблему в маленьком провинциальном городишке. Днем здесь работают, вечером спешат по домам к семьям, и после девяти в большинстве окон уже гаснет свет. Здесь ничего и никогда не происходит. Глухомань…
Стасу я позвонил еще из башни. Он, видимо, только проснулся, поэтому недовольно мычал в микрофон в ответ на мое бодрое приветствие. Наконец, придя в себя, вымолвил недовольно:
— Мог бы и вчера связаться! А то трезвонишь, когда работу надо…
— Стасик, дружище! — заворковал я, всерьез опасаясь, что он бросит трубку — с него бы сталось. — Вчера замудохался на этих руинах, а сегодня подняли ни свет ни заря. (Я всегда стараюсь говорить правду. Разве что не всю.) — Ты пометь там, пожалуйста, мне надо срочно…
— Ну и что тут срочного, — заворчал он, записав. — По приезду нельзя проверить?
— Нельзя, милый, — изошелся я медом, — дело требует.
— Ну, не знаю, — начал он, и я сразу почувствовал железную хватку Стаса. — Это ж сколько дел надо поднять…
— Каких дел?! — не сдержался я. — Все известно! Ульяна Бабоед умерла на Успение, в 1795 году от Рождества Христова, ровно восемнадцати лет от роду. Записи о смерти может не быть, поскольку не отпевали, но о рождении — наверняка. Онисима Брагу отпевали, поэтому запись будет. Имена православные, посмотреть по церковным книгам. На полчаса работы.
— На полдня, — деловито поправил Стас. — И то при удаче. В этом захолустье в то время могло быть с десяток церквей. К тому же книги могли не сохраниться. А у меня заказ.
Стас был прав, и я сдался.
— Ко мне на днях приходил человек. На большую родословную.
— Фамилия?
Он клюнул.
— Залесский.
— О — о — о!..
Даже не видя, я понял, что Стас в эту минуту сделал стойку, как охотничья собака на дичь. Только Стаса дичь не интересовала. Фамилия, заканчивающаяся на «ский» или «ич», сулила быстрые и легкие деньги.
— Серьезный человек?
— Сказал, что расценки у нас смешные.
Даже за четыреста километров было слышно, как застонал у себя дома Стас. Теперь из него можно было веревки вить.
— Отдаешь все?
Это уже было наглостью. Но Стас при запахе денег теряет голову.
— Пополам. Предварительную работу я уже провел. Тебе только написать заключение.
— Какую работу! — Он все еще не мог смириться с тем, что куш придется поделить. — Десять готовых росписей… Бери любую!
— А кто эти росписи составлял? Знаешь, я могу и не спешить…
— Ладно, — даже здесь было слышно, как он вздохнул. Лучше половина, чем ничего. Когда вопрос ставили так, Стас начинал мыслить рационально. — Сделаю. Сам перезвоню.
В наушнике коротко запиликало. Я спрятал мобильник в карман. Договорились…
Когда служишь в государственном архиве, да еще ведешь прием посетителей, лучше иметь звучную фамилию. Я это понял, когда после первого курса пришел сюда на практику, и заведующий отделом, взяв мои документы, поднял брови домиком. Я и без него знал, что Ноздрины-Галицкие — древний род, многочисленные отпрыски которого веками верно служили многочисленным государям. Мой самый древний из известных предков, Иоаким Ноздрин, был бригадиром при Анне Иоановне, самый удачливый из его потомков стал генерал-аншефом в последний год царствования Екатерины Великой, прадед встретил первую мировую войну генерал-лейтенантом, а его сын, мой дед, — штабс-ротмистром. Ничуть не колеблясь, штабс-ротмистр перешел на службу к новой власти (от старой ждать почестей и чинов не следовало) и подвизался поначалу в должности военспеца, правда, благоразумно сократив при этом свою фамилию наполовину — дворянское «Галицкий» пропало из нее на семьдесят лет. Удивительно, но это обрезание спасло жизнь деда во времена, когда даже к командирам пролетарских кровей приезжали по ночам люди в фуражках… Дед завершил войну генералом, а на долю отца войны не случилось, поэтому он вышел в отставку полковником. Если добавить, что всех старших сыновей в нашем роду звали либо Сергей Акимович, либо Аким Сергеевич, можно представить, с каким наследством я порвал одиннадцать лет назад, когда род, наконец, вернул себе полную фамилию.
— Щенок! — кипятился отец (как все военные он не привык стесняться в выражениях). — Я не для того тебя растил, чтобы ты перебирал бумажки в архивах!
«Растил» — это было громко сказано. Отца в детстве я видел редко — казарма была ему роднее.
К счастью, на дворе стояли другие времена, более послушные дети отцовских сослуживцев убегали из ставшей никому не нужной армии, и отец быстро умолк. Только иногда, заглянув в мою комнату и, как обычно, застав меня за книгами, ворчал себе под нос. Что-то вроде «историк сраный»…
В университете я познакомился со Стасом, и там мы открыли жилу, которую с успехом разрабатывали и поныне. Помог случай. Имущественное расслоение общества в ту пору уже шло вовсю, и когда богатый однокурсник пригласил нас на день рождения, два бедных студента долго думали, как не ударить в грязь лицом. Идея осенила меня, а Стас довел исполнение до блеска. Мы неделю просидели в архиве. Фамилия одноклассника была Лопата. Трудно было даже представить, что наши поиски приведут к успеху, но я вспомнил, что в бумагах семнадцатого века встречал такое дворянское прозвище. В любом случае Лопата звучала благозвучнее Кобылы, потомок которого был первым герольдмейстером у Петра I, а фамилия знаменитого Татищева в переводе со старославянского означала «ворище». Мы не особо утруждали себя исторической правдой, переписывая в тетрадь мнимых потомков реального Лопаты, а Стас долго хихикал, развешивая их на мифическом родовом древе. Исполненное на специально подобранной бумаге, в красивой рамочке, древо смотрелось солидно. К тому же у Стаса оказался замечательный почерк, он запросто мог сымитировать устав и полуустав. Мы рассчитывали на чувство юмора однокурсника, но забыли, что он, вечный двоечник, даже свою единственную практику в архиве ухитрился замотать…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
