«Тэ-экс», — раздраженно произнес Аркадий Францевич и хлопнул дверцей холодильника.
Веселый звон вновь сорвавшегося с гвоздя таза заставил мужчину вздрогнуть.
«Я болен, — со страхом подумал он. — Определенно болен. Этот ужасный сон, этот преследующий меня запах сыра… Похоже, у меня депрессия. Да-да! Точно, депрессия. Конечно, депрессия, я ведь не помню, когда в последний раз смеялся!»
Аркадий Францевич, почувствовав слабость в ногах, опустился на табурет. Мысль о болезни страшила его.
Недавно он прочел в одном из научных журналов интереснейшую статью о депрессии, которую все еще не признает официальная медицина, но автор настаивал на том, что это болезнь, способная не просто нарушить психическое равновесие, но и вызвать глубокие физиологические проблемы, даже убить человека.
Аркадий Францевич всегда был здоровым человеком и тем не менее очень боялся заболеть. Оттого даже вскочивший на носу прыщ мог ввести его в состояние паники. Правда, порой он умышленно симулировал нездоровье, чтобы уберечься от недовольного ворчания своей властной супруги, придумывая головную боль, или ломоту в спине, или воспаление простаты, когда вдруг Эльвира Павловна уж слишком часто пыталась напомнить ему, что она женщина в расцвете сил.
Глава 3
Бурные страсти в тихой ночи
— Кадик! Угомонишься ты когда-нибудь или нет? Опять этот таз!
В проеме кухонной двери возникла тучная фигура Эльвиры Павловны.
Ковард поднял на супругу печальные глаза:
— Эличка, мне кажется, я болен.
Эта новость явно не поразила разгневанную супругу:
— Кто б сомневался! Ты болен на всю голову.
Аркадий Францевич обреченно уточнил:
— Нет, я серьезно.
Та, хмыкнув, окинула мужа насмешливым взглядом:
— Куда уж серьезнее? Все и так давно ясно. Взять хотя бы это, — Эльвира Павловна указала взглядом на медный таз. — Нормальные люди женам на день рождения золотые украшения дарят, а не тазики.
— Эличка, ну зачем ты так? — попытался оправдаться Аркадий Францевич. — Какие украшения? Ты и без украшений прекрасно выглядишь. Ты же знаешь мою зарплату.
— Твоя зарплата — это отдельный разговор.
— Конечно, ты зарабатываешь больше. Но так не будет вечно.
— Да что ты?!
— Возможно, нет, не возможно, а непременно я скоро допишу свою кандидатскую работу, а может, эта разработка и вообще потянет сразу на докторскую.
— А толку?
— Послушай, если все получится, то это будет взрыв в науке! Понимаешь? Я буду не просто кто-то там, а ученый с мировым именем!
— Ой, не смеши меня. Ученые с мировым именем живут не тут, а там и получают нормальные деньги.
— Опять ты о деньгах!
— А о чем еще? Что тебе даст твое мировое имя с пустым карманом? Вылечит твою простату? Или черную икру на бутерброд намажет? Да и кто тебе позволит эту твою науку взрывать? Быстро место тебе укажут и пальчиком пригрозят, мол, сиди тихо и не высовывайся, а то премии лишим! Что не так?
— Может быть, — согласился Аркадий Францевич и вздохнул. — Ладно, пустое! Пойдем спать.
— Ковард. И когда ты станешь человеком? — риторически спросила Эльвира Павловна. Она вдруг почувствовала бесконечную усталость и апатию. «Наверное, опять упало давление, — мелькнула у нее мысль. — Надо идти спать, пока не разболелась голова». И, повернувшись к мужу спиной, уже без всякой злобы сказала:
— Кстати, пожалуйста, снеси ты этот таз в подвал. Сил больше нет.
Эльвира Павловна была тяжелым и противоречивым человеком. Внутри нее все время бушевали непонятные бури, заставляющие бороться со всем миром. Однако, чтобы не потерпеть поражения в этой неравной борьбе, Эльвира сузила рамки мира до размеров собственной квартиры, и оттого в эпицентре непримиримых сражений часто оказывался супруг, которого она все же любила и даже в мыслях не допускала долгой разлуки с ним. Но самой непостижимой чертой ее характера была нежность, которую она тщательно прятала ото всех без исключения, так как ошибочно считала это чувство не чем иным, как слабостью. И в минуты, когда это чувство достигало размеров больших, чем тучное тело Эльвиры Павловны, грозная супруга Аркадия Францевича пряталась от посторонних глаз в закрытой комнате и облегчала свою душу слезами. «Ах, — горевала она, — был бы у нас с Кадиком ребенок, прижала бы я его к сердцу — и стало бы мне сейчас легче».
Проводив уходящую супругу взглядом, Ковард опомнился:
— Эличка, погоди, — окликнул он Эльвиру Павловну.
Та повернула голову:
— Что еще?
— Тебе не кажется, что здесь пахнет французским сыром?
Эльвира Павловна втянула воздух:
— A-а! Да это ты забыл вынести мусор. Пойдем спать.
Шлепая тапочками, Эльвира покинула кухню, и по звуку заскрипевшей под тучным телом кровати Аркадий Францевич определил, что супруга улеглась.
Еще раз втянув воздух и покачав головой: «Надо же…», Аркадий Францевич сгреб в охапку одеяло и на цыпочках вернулся в спальню.
— Эличка, я лягу…
— Ложись, — не открывая глаз, ответила Эльвира Павловна, — только без фокусов, прошу тебя.
Глава 4
Утренняя зарядка и немного воспоминаний
Утром Аркадий Францевич встал, как обычно, в 7.00. Была среда — рабочий день. Он никогда не позволял себе опаздывать на работу. И хотя после беспокойной ночи в теле ощущалась некоторая вялость, Аркадий Францевич, собрав волю в кулак, несколько раз энергично взмахнул руками. Оттянув носок, он сделал три плавных взмаха правой ногой, затем, хрустнув суставами, один раз присел, после лег на пол и попытался сделать упражнение «березка». Попытка не удалась, и Аркадий Францевич с грохотом завалился на бок. Проснувшаяся Эльвира Павловна устало открыла глаза и незлобно пробормотала:
— Чтоб ты был жив-здоров со своей физкультурой!
Она тяжело вздохнула и перевернулась на другой бок. Эльвира Павловна никогда не вставала с постели раньше восьми часов.
Утренняя зарядка не принесла бодрости, и Аркадий Францевич уныло поплелся умываться. Он кое-как почистил зубы, и прежде чем наложить на подбородок и щеки густую пену для бритья, внимательно рассмотрел себя в зеркало.
«Да, вид у меня явно нездоровый. Точно, депрессия. Еще утро, а настроение уже скверное. М-да…» — подумал он.
Аркадий Францевич никогда не был красавцем. В детстве он был толстым и неуклюжим ребенком, и его отец часто бранил свою жену:
— Что ты его закармливаешь? Вырастет жирным боровом — будет ему горе на всю жизнь…
К четырнадцати годам Кадик, так его звали сверстники, резко похудел и вытянулся, голос погрубел, а лицо густо покрылось подростковыми прыщами, за что он получил прозвище «прыщавый здыхлик». Это прозвище казалось мальчику крайне унизительным, и несколько раз он пытался кулаками завоевать уважение к себе, но был нещадно бит.
