- Передайте, что она может не трудиться, - сказала я, натянув улыбку. Если я позволю ей сползти, мое лицо точно все выдаст. Я и представить не могла, что так проведу вечер. Ну, может, по наихудшему сценарию я и представляла кое-какую уборку. Но даже при непредвидимых обстоятельствах я и вообразить не могла так много мертвого лосося. Или кучу выброшенных плавок.
Глаза мистера Гогана вспыхнули от беспокойства, и мне почему-то захотелось успокоить его. Я могла это сделать. Домик был не совсем загублен. А если закрыть глаза на беспорядок – и запах - то он на самом деле был очень уютным.
- Я сама уберусь, - добавила я.
Тут же успокоившись, мистер Гоган показал мне остальную часть дома, все четыре комнаты. Он предложил помочь принести из грузовика коробки, наверное, чтобы помешать мне сбежать из этой хибары. Я отказалась, заметив, что уже стемнело.
- Миссис Гоган будет волноваться, - убеждала я его.
- Как раз напомнили, - сказал он и достал с заднего сидения своего «мустанга» пластиковый контейнер. – Моя Герти передала. Тут ее знаменитое тушеное мясо с картофелем. И немного ягодного коблера. Она сказала, что не пристало женщине готовить после такого длительного переезда. Супруга надеется познакомиться с вами в следующий раз, когда вы наведаетесь в город.
Я немного расслабилась, а заботливо приготовленная и аккуратно упакованная еда успокоила мое сердце и нервы. Я улыбнулась мистеру Гогану. «Живописный вид и свободных мужчин», значившихся в рекламном проспекте, я еще ожидала, а добрососедских жестов – нет. Я была желанной гостьей, а это дорогого стоит.
- Пожалуйста, поблагодарите ее за меня.
Сев за руль своего грузовика, мистер Гоган подмигнул мне.
- Добро пожаловать домой, Мо.
Глава 2
Мертвая рыба и умирающий лось
Тишина была оглушительной.
Я считала маленький домик, который снимала в пригороде Лиланда - небольшого городка в штате Миссисипи, достаточно уединенным - но даже там до меня доносились случайные обрывки разговора или грохот басов стереосистемы из машины соседей. Здесь же было глухо, как в танке. До города надо ехать двадцати три километра, и еще где-то километр по извилистой грунтовой дороге до шоссе. Можно взорвать половину Гранди, а я бы даже не услышала. Я лежала в крохотной спаленке и пыталась уловить хоть малейший звук. Что угодно, чтобы убедиться, что это не галлюцинация, и я действительно нахожусь в своем домике типа ранчо в ожидании начала новой жизни.
После ухода мистера Гогана я обнаружила в себе бешеную энергию, требующую выхода. Весьма кстати, ведь первые несколько часов в новом статусе жителя Гранди я провела на Великой Охоте на Мертвую Рыбу. Она была повсюду: в холодильнике, в раковине ванной, даже в кладовке свисала на веревке. К счастью, мистер Гоган подарил мне на новоселье универсальное моющее средство и бумажные полотенца. Хуже всего то, что я не могла просто выбросить испортившуюся рыбу на улицу и забыть о ней. Я боялась, что выброшенная рыба послужит сигнальной ракетой каждому медведю в радиусе ста пятидесяти километров, и они решат, что я развернула для них на своей лужайке шведский стол. Поэтому осторожно собрала тушки в двойные сверхпрочные мешки для мусора, наглухо завязала их и поставила в кладовку. Надеюсь, завтра смогу дотащить это до мусорного контейнера в конце подъездной дорожки.
Честно говоря, я не шибко боялась встретиться с медведем, волком или кем там еще могла порадовать меня Аляска. Уверена, это ничуть не страшнее, чем дойти до гаража и наткнуться на двухметрового аллигатора, нежащегося на солнышке рядом с твоим автомобилем. А в Миссисипи это со мной случалось дважды. Не говоря уже о всяких змеях, опоссумах и других вредителях, которые забирались ко мне в дом.
Усталая, злющая и вонявшая дохлым лососем, я так долго стояла в душе, что израсходовала всю горячую воду, после чего разогрела в свежевымытой микроволновке вкусности от миссис Гоган. Уминая за обе щеки, я сдалась своей потребности все организовывать и ко всему готовиться. А именно составила подробный список необходимых покупок, мебели и домашней утвари, нуждающихся в замене, а также включила в него обычные заботы, связанные с переездом: проведение кабельного телевидения и телефона. Мне стало гораздо лучше. Составляя списки и планы, я чувствовала, что держу все под контролем.
Это одно из многих отличий от моих родителей, чье единственное относительно религиозное кредо было «Высшие силы смеются над человеческими планами».
Вот и все. В этом заключалось мое духовное образование, предоставленное мне сыном из набожной ортодоксальной еврейской семьи и дочерью баптистского священника.
Думая о родителях, я сделала несколько глубоких вздохов, разжевала две таблетки от изжоги и, впервые за неделю, прослушала голосовую почту.
«Милая, я звоню, потому что очень беспокоюсь о тебе». Так начинались все сообщения. «Мы знаем, как важно иметь собственный уголок. Мы старались уважать это, но не ожидали, что ты уедешь так далеко. Ты наша детка, наша драгоценная малышка. Мы просто не понимаем, как ты могла так поступить с нами». А затем нескончаемым потоком шли жалобы и обвинения, заканчивавшиеся мамулиными мольбами. «По крайней мере, позвонить хотя бы можно, чтобы мы знали, что ты в безопасности? Даже если для этого тебе придется взять сотовый … ты же знаешь, как я беспокоюсь, что ты так часто пользуешься этим дурацким телефоном, все эти лучи идут прямо в ухо, так и опухоль мозга получить недолго. Я уже говорила и снова скажу: звони по домашнему…»
И не останавливалась, пока не заканчивался лимит голосового сообщения.
Я прислонилась лбом к кухонной столешнице, радуясь, что пластик такой гладкий и прохладный. И несмотря на многочисленные исследования, которые доказали безопасность мобильников в использовании, я раздраженно обнаружила, что отодвинула телефон в дальний конец стола, дабы он не смог грохнуть меня своими смертельными мозгоразжижающими волнами. Вот и общайся после такого с матерью. Иногда ей удавалось настолько запудрить мне мозги, что я вновь оказывалась в исходной точке.
Урожденная Линн Дюваль, мама родилась в техасском городке Браунсвилль. С моим отцом, Джорджем Ванштейном, она познакомилась на семинаре по переработке отходов в далеком семьдесят пятом году в Чикаго, и с тех пор они неразлучны. Уцепившись за идею «свободной любви» - должно быть, под влиянием эры Водолея, - не стесненной правилами и обычаями, вместо свадьбы они провели церемонию наречения, в которой мама переименовала отца в Эша[3] Ванштейна. Годы спустя не одна я находила знаковым, что отец осмелился назвать мать Саффрон[4], как специю, липнувшую коже и пристававшую к ней на много дней.
