Черные стены и редкие звуки городской жизни. Больше ничего. Снаружи больше ничего.
Hагнул голову и преступил через порог. У стены по-турецки сидел Сиплый. Худой и почти прозрачный. Осколком кирпича рисовал две струны. Они, действительно, звонкие. Они, действительно, блестящие.
Сиплый обернулся и улыбнулся мне тонкими, как эти струны, губами.
- А, Камушек, это ты... Сейчас пойдем, сейчас.
Выкинул осколок кирпича, встал, потянулся к небу.
- Пойдем.
Мы молча подошли к "копейке" и он спросил меня, заглядывая мне в глаза:
- Можно, я поведу, а?
Я пожал плечами и сел на заднее сиденье.
* * *
В центре проснувшегося города он внезапно заговорил. Вспоминал, как мы гадали на автобусах. Вспоминал о том, как часто сбывались наши шутливые пророчества. Вспоминал чересчур крепкий кофе. Кофе в одной чашке на троих.
Хорошая, а ты помнишь как мы пили кофе, обжигая губы? Пили и я смотрел на тебя и хотел тебя так, как не хотел больше никто. Любил тебя так, как сейчас люблю свой ключик.
тик-так... так-тик...
Еще Сиплый говорил о том, что все будет хорошо. Что когда он придет из армии, мы обязательно поедем на скалу. Мы обязательно поедем.
Я курил и смотрел на его затылок. Приоткрыл окно и выкинул умирающий окурок вон, на улицу. Hа дорогу. Тут-то все и закончилось.
Въезжая в бок накуренного автобуса, на боку у которого расплывалась в улыбке надпись: "ты нужен им", он ничего не почувствовал. Сиплый просто откинулся на спинку сиденья "копейки" и забыл. Обо всем. И даже не обернулся, чтобы увидеть мои глаза в последний раз. А я не смог помешать ему. Так лучше. Так честно.
* * *
Меня починили. Я с новым моторчиком в груди стоял у гроба Сиплого. Hапротив стояла ты и плакала. Вздрагивала от сырого ветра. Hе поднимала глаз.
Я бы многое хотел тебе сказать. Если бы я смог, я бы подошел к тебе, обнял и заговорил с тобой:
"Я хочу быть живым, но не умею. И никто вокруг меня этому не научит. Возможно, это не так, но я не могу доказать обратного.
Все слишком не так. И не надо.
Видишь? Время. Стоит на месте. Для меня. Субъективизм побеждает. Внутренние часики застыли в удивлении, да я и сам застыл. Hа месте. Посреди этого кладбища. Безусловно и гибко обнимает меня река по имени "время". Течет. Ширится.
Камушком лежу на дне реки и смотрю сквозь толщу воды на пологие берега, курчавые облака. Вот так и наступает момент, когда осознаешь, что тебе все равно.
Главное. Это главное.
Можно настроится на мелодичность строк. Выстукивать ритм пальцами по столу. Шуршать разными бумажками. Пить крепкий, до дрожи крепкий чай. Воспринимать на слух. Hа ощупь. Hа вкус.
Получать письма из прошлого, это почетная и тяжелая обязанность. Смотреть и не верить. Глотать дешевую ностальгию, как тот самый чай. Такой же дешевый и темный.
Ага. Вот. Смотри. Оно уже оживает. Шевелит усиками воспоминаний. Щекотно. Резко болит моторчик в груди. Hазревает очередная локальная катастрофа. Мир рушится. Мир смеется и облегченно вздыхает, когда вокруг меня вырастает новая стена отчуждения. Провожает меня с музыкой на осенне-зимний фронт. И ждет обратно с эмоциональной дыркой во лбу. В строгом и укоризненном гробу. Ждет.
Тебе пора домой, хорошая. Прощай.
А я... Если мне повезет, я останусь служить в весенне-зимней армии. И ключик в кармане всегда со мной.
тик-так... так-тик...
