— Ах, ты… — он осторожно провел ладонью по ее склеившимся от пота и грязи волосам. Она испуганно отпрянула:
— Нет, нет, я противная, пыльная… не надо.
— Что ты говоришь такое…
— Нет-нет, — она вытянула руки вперед, защищаясь, словно он нападал, — правда… Мы дойдем до реки, — мечтательно произнесла она, — до чистой прохладной реки, и сами станем чистыми и прохладными, вот тогда… господи, как я устала. Если бы все на меня не оглядывались, я бы уже умерла.
— Я теперь буду идти затылком вперед, хочешь? — серьезно предложил он, и она наконец улыбнулась — едва заметно, но все же улыбнулась. Он взял ее за руку.
— Я слышала, что пилот говорил о нас, — тихо произнесла она, глядя в пол, и пальцы ее задрожали в руке музыканта. — Мы ваше будущее, да?
— Как всегда.
— Он ведь очень хороший человек, правда?
— Правда. Теперь нет плохих. Это слишком большая роскошь — быть плохим.
— Ты странно говоришь. Думаешь, чем нам хуже, тем мы лучше? А вот мама говорит, все хорошие да добрые, покуда делить нечего.
— А ты сама как думаешь?
— Мама права, наверное… Только я думаю, люди вообще не меняются — уж какой есть, такой и будет, что с ним ни делай.
— Люди меняются, — ласково, убеждающе проговорил он. — В людях очень много намешано, самого разного, и это разное все время друг с другом взаимодействует, а наружу — то одно выскочит, то другое…
— Так сладко тебя слушать, — прервала она и, вдруг подняв лицо, завороженно уставилась ему в глаза. — Будто ты все знаешь и все можешь. Хочу ребенка от тебя.
У него перехватило дыхание. Он осторожно потянул ее к себе, и она со вздохом прислонилась щекой к его груди. Сердце его отчаянно билось в радостном ожидании. Точно он сел к роялю. Она была такая маленькая… Совсем беззащитная, как ребенок. Ребенок. Он попытался представить ребенка у себя на руках, но не смог. Скрипку мог. Автомат теперь тоже мог. Мы все тоскуем по детству, подумал он, всю жизнь стремимся вернуться в детство… Но сделать это можно лишь одним способом. Буду очень любить их, понял он. Только бы дойти до чистой реки, туда, где не понадобится дрожать за него ежесекундно и видеть в кошмарных снах, что его утащили крысы.
— Нравлюсь? — спросила она. Руки ее бессильно висели, ничего не желая.
— Да!.. — выдохнул он.
— Я очень хочу нравиться. А то совсем не будет сил идти. Вы нас не бросите, правда?
— Ты с ума сошла… — Он обнял ее за плечи и прижал к себе.
— А мама боится, что бросите. Она говорит, мужчины не любят бесполезного груза. Ты знай — я не бесполезная.
Он стиснул ее голову в ладонях. Она прятала лицо.
— Дай поцеловать тебя.
— Нет-нет, я грязная…
— Какая глупость! Дай, — он задыхался, — пожалуйста!.. Ты сразу все поймешь!
Она выскользнула из его рук, медленно отступила, пятясь, к двери в комнату, где ее ждала мать. Поправила волосы.
— Нет, потом… все — потом. Только не бросайте…
Какое теперь может быть «потом», подумал он, но не произнес вслух, боясь уговаривать, потому что уговаривать — все равно что насиловать. Сказал:
— Спасибо за «потом».
— Ты странный. Я могла бы умереть за тебя, правда. — И она скользнула в проем, и дверь плотно закрылась за ней.
…Не спалось. Комнату заливал раскаленный белый свет, нечем было дышать; в густом мертвом воздухе плясала пыль. Пот жег мозоли и ссадины, ныли натруженные мышцы. Мужчины ворочались, расстегивали пуговицы, наконец пилот сел и обхватил колени руками, пустым взглядом уставясь в пустое окно. И тогда музыкант спросил:
— Хотите, я сыграю?
Молчание длилось с минуту. Прямоугольник слепящего окна отражался в неподвижных глазах пилота.
— Сыграй, — сказал пилот.
За роялем музыканту стало страшно. Это казалось кощунством — играть здесь. Здесь можно было только стрелять и есть, и брести через барханы — до конца дней. Сейчас, подождите, взмолился он. Я не знал, что это так трудно — сделать первое движение… На него смотрели. Он вдруг увидел, что в дверях стоят и мать и дочь и тоже ждут. Он вспомнил ее завороженный взгляд и почувствовал, что сможет все. Еще час назад она была для него лишь насмерть уставшей, почти незнакомой молчаливой девочкой, — и вдруг оказалось, она настолько нуждается в нем, что любит его. Он опустил пальцы на клавиши. Ему показалось, будто он опустил пальцы на ее хрупкие плечи. Рояль всколыхнулся; по комнате проплыл широкий, медлительный звук. Такой нездешний… Он словно прорвался из прежней жизни, которая теперь казалась приснившейся в неправдоподобно сладком сне. Он доказал, что она не приснилась, что она была, что она может быть. Он мягко огладил задубевшие лица; он вкрадчиво протек в уши и заколебался там, затрепетал, зашевелился, как ребенок в материнском чреве, готовясь к жизни и пробуя силы… И существование вновь получило смысл; впервые за последние недели музыкант понял, что действительно остался жив. И останется жить дальше. Чистая река и светозарные вершины гор были совсем рядом. А если кипящий океан все же доберется до нас, я поставлю ее у себя за спиной, думал музыкант, и первый удар приму на себя…
Когда он перестал играть, все долго молчали. Он испуганно озирался, ему сразу снова показалось, что он некстати вылез со своей музыкой… Полгода назад мне за такой класс голову бы оторвали, смятенно подумал он, и вдруг увидел слезы на глазах пилота.
— Этот мальчик стал бы музыкантом, — проговорил инженер и снова лег, заложив руки за голову. — Э-э!..
Музыкант покраснел. Его друг поднялся, подошел к нему и хлопнул по спине.
— Нормально, — сказал он как профессионал профессионалу. — Нормально, хотя раньше ты играл чище.
Но никто не плакал, слушая, как я играю чище, подумал музыкант. Он был потрясен. Он все смотрел на пилота. Вслух он сказал:
— Еще бы. Почти месяц уже не работал.
— Да, пальчики того…
— Жаль, дальше идти надо, — вздохнула мать. — Так славно было бы тут остаться… жили бы себе…
— Спасибо, парень, — сказал пилот, зачем-то застегивая пуговицу на воротнике рубашки. — Это было неплохо. Ладно. Всем спать.
— Тс-с! — вдруг прошипел шофер, сидевший ближе всех к окну.
Все замерли. Стало совсем тихо, лишь ветер гудел снаружи.
— Что? — шепотом спросил пилот, выждав.
— Показалось?.. — еще тише пробормотал шофер. — Вроде как мотор…
Все уже стояли, пилот схватился за автомат. Пригибаясь, шофер мягко подбежал к окну.
— Ничего, — сказал он чуть спокойнее и распрямился, заглядывая ниже. Было видно, как он вздрогнул, как исказилось его лицо.
— Следы!! — свистящим шепотом выкрикнул он.
— Боже милостивый!.. — простонала мать, прижимая к себе дочь.
Все приникли к окну. След гусениц был отчетлив, видимо, машина только что прошла. На глазах ветер зализывал его струйчатыми потоками поземки.
— Спокойно, — сказал пилот. — Парни — к окнам! Ты здесь, ты в кухню. Вести наблюдение, стрелять без команды. Боеприпасы экономить! Женщины — в столовую, она от лестницы дальше всего. У вас один автомат, будете в резерве. Мы с инженером выглянем. Шофер — у двери, при необходимости прикроешь. По местам! Может, ничего страшного. Может, они ехали мимо! Сними с предохранителя, не забудь, — совсем спокойно сказал он музыканту.
— Не забуду, — ответил тот. Его колотило.
— Вперед.
Мужчины вышли. Музыкант двинулся было за ними из комнаты и вдруг налетел на завороженный взгляд дочери. Глаза ее были огромными и темными, и дрожали ее губы, которых он так и не поцеловал.
— Ты обещал… — выдохнула она. — Помнишь? Ты обещал!
— В столовую! — крикнул он, срываясь. У него подкашивались ноги, в висках гулко била кровь.
Он с трудом открыл дверь на кухню. В лицо ему хлестко, опаляюще ударил колючий воздух дня, не прикрытого ни стеклом, ни респиратором. Осторожно, стараясь двигаться мягко, как шофер, музыкант подобрался к окну.
Прямо под ним, в десятке метров от стены дома, стоял, чуть накренившись на склоне бархана, бронетранспортер грязно-зеленого цвета, на корпусе которого коробились застарелые, покрытые пылью камуфляжные пятна. Из кузова слаженно, по три в ряд, выпрыгивали громадные крысы в мундирах, таких же грязно-зеленых, как и присвоенный ими человеческий механизм.
На несколько секунд музыкант забыл, зачем он здесь. Все было так реально и нелепо, что казалось театром. Приоткрыв чуть улыбающийся рот, музыкант наблюдал высадку. С автоматами наперевес крысы сомкнутым строем двинулись к дому. Только тогда музыкант с изумлением вспомнил, что крыс необходимо убивать. Это тоже было нелепо и тоже напоминало дешевый спектакль. Но и это надо было сыграть хорошо, по максимуму.
— Все сюда!! — крикнул музыкант, обернувшись внутрь квартиры. — Они тут, подо мной!!
