Форрестер кивнул. Теперь, когда прошел первоначальный шок, он явно испытывал какое-то облегчение и даже радость оттого, что тайна его наконец раскрыта. Когда он заговорил, голос его звучал решительнее и звонче.
— Да, вы правы, мистер Холмс. Я брал эти вещи и тут же закладывал их. Поначалу это были мои вещи, и жена вряд ли могла бы их хватиться, если же это и произошло бы и она стала бы подступаться ко мне с расспросами, я всегда мог бы выкрутиться, выдумав какое-нибудь правдоподобное объяснение. Взять же кольцо меня заставило отчаянное положение, в котором я очутился. Но вот что касается Сары, то тут, мистер Холмс, вы ошибаетесь. Я вовсе не хотел, чтоб девушку выгнали как воровку, хоть и предлагал это. Я надеялся, что полиция, не найдя доказательств, закроет дело.
— Что же породило то отчаянное положение, в котором вы очутились? — спросил я, когда он замолчал.
Форрестер поднялся и долго смотрел в расположенное за его креслом окно, прежде чем ответить: «Игра».
Он вновь повернулся к нам лицом с видом преступника, готового дать на суде признательные показания.
— Я пристрастился к игре на ипподроме и уже некоторое время не могу без этого жить. Поначалу я играл от случая к случаю, но вскоре это стало для меня манией, превратилось в привычку, сковавшую меня по рукам и ногам. Как я ни пытался освободиться от этой привычки, ничего не получалось, — я начал просаживать кучу денег и тратил все больше и больше. Вскоре я влез в долги, и жалованья моего уже не хватало. Я же продолжал делать ставки на деньги, которые получал, закладывая взятые из дома вещи, теша себя несбыточной мечтой всех игроков о крупном выигрыше, который непременно меня ждет и который вознаградит меня за все мои потери. Но деньги все уплывали, а их требовалось все больше. И мне пришла в голову безумная мысль — заложив женино кольцо, не только рассчитаться с кредиторами, но и вернуть все, заложенное ранее. Я был в таком отчаянии, что даже не думал о том, что будет, если жена обнаружит потерю, — единственное, что меня заботило, были мои долги. Я знал, что в среду днем в доме никого не будет, и я заехал домой и взял кольцо. О том, что Сара плохо себя чувствует и никуда не ушла, я понятия не имел. Когда полицейский указал на нее как на подозреваемую, я сперва почувствовал облегчение, но после меня охватили ужас и оторопь от содеянного и от мысли, во что я превратился. И вот теперь я не знаю, как мне быть.
Он сидел перед нами — этот сломленный, удрученный горем человек. Мне было очень жаль его — ведь и сам я был не чужд страсти к игре. Мне ль было не знать, во что она способна превратить человека, — слишком многие из моих знакомых попадали в эту ловушку и пропадали в ней. Последнего, правда, сам я избежал, чего не скажешь о многих других. И все же спасение возможно, как я и сказал Форрестеру.
— Спасение? — протянул он устало. — Как? Что для этого сделать?
— Признаться жене, — сказал молчавший до этого времени Холмс.
— Жене? Нет, не могу! Какой стыд…
— Но это лучше, чем разорение, которое ждет вас, если вы продолжите катиться дальше по этой дорожке. Ей-богу, сэр, — продолжал он уже мягче, — ваша жена — добрая женщина, и ей знакомо сострадание. К нам она обратилась из жалости к своей горничной, и я уверен, что, честно признавшись ей во всем, вы не пожалеете. Отправляйтесь к ней сейчас же, объяснитесь с ней, а после сообщите Саре, что бояться ей нечего.
И, поднявшись перед уходом, Холмс сказал:
— Я пошлю телеграмму, но прошу вас передать супруге мои извинения за то, что нарушил слово и не приехал в назначенный час. Уверен, что встречу понимание с ее стороны. Пойдемте, Ватсон.
