на каком именно — длиннозерном или кубанском?
— Можно… Здесь, кстати, до сих пор военные склады расположены, там, на другой стороне.
— База?
— Да какая база, старье всякое догнивает. Если…
— А если им новый герб предложить?! — вдохновился вдруг Хазин. — Вот так, примерно…
Хазин быстренько набросал в блокноте макет.
Озорная рыбка, похожая на ерша. Над рыбкой выпуклый холм и город на нем. Над холмом боевая перчатка.
— Как?
— Надо еще поработать, — посоветовал я. — С одной стороны перчатка словно пытается сграбастать город, а с другой — будто показывает зрителю дулю.
— С перчатками вообще сложно, — заметил Хазин.
— Работать надо. И почему именно рыба в центре? Где чага, где шестеренка?
— Чагинск — столица русского ерша, — сказал Хазин. — Так говорил… Аксаков?
— Сабанеев, скорее. «Столица ерша», кстати, двусмысленно. А нам надо, чтобы без возможных толкований. И зачем нам ерш, мы ведь договорились — столица чаги. Это исторически верно.
— И про ерша верно, — возразил Хазин. — Здесь водились самые крупные и жирные ерши.
— Но город-то Чагинск?!
— Что-то я запутался, — поморщился Хазин. — Предлагаю на сегодня закругляться.
— Согласен. Надо зайти… Бросить взгляд. Не побоюсь этого слова, простереть.
Я, в принципе, был весьма не против простереть — на утренней летучке Крыков сдержал слово и выплатил аванс.
Мы поехали в десятый, остаток дня сильно сократился.
Через четыре часа я сидел в номере безымянной гостиницы на втором этаже и швырялся в окно закисшей черешней, целясь в машину Крыкова. Хазин пытался делать вид, что работает — фотографирует сумерки над Ингирем, мультяшные силуэты железнодорожных кранов над грузовым двором, редких прохожих и собак. Крыков на крыльце первого этажа бренчал на гитаре и рассказывал барышням анекдоты. Я старался не думать.
Когда черешня кончилась, я вернулся в номер и попробовал спать. Я почти справился, но за полшага до рэм-фазы дернул ногой, уперся лбом в стену номера, зашпатлеванную рыхлой известкой, чихнул, втянул пыльный воздух и дальше чихал долго, растирая нос и глаза; остановился, задержав дыхание. Начал отсчет. На семидесятом в дверь начали стучать, я открыл. Явился сам Крыков.
— Не плачь, малыш, грозы не будет, — сказал он.
Крыков вошел в номер, уселся на пустую койку.
— Получается дерьмо, тебе не кажется? — спросил Крыков.
Я уклончиво не ответил.
Крыкова сегодня не полюбили смешливые барышни, и он пребывал в некоторой тоске, жаловался на местную дичь и на урода, закидавшего его машину тухлым компотом, и на то, что жадность, безусловно, порок; если бы не жадность, он сейчас отдыхал бы себе в Тунисе, а не блуждал в этих пустынях как пес и лошара, а тут, между прочим, странная атмосфера, на первом этаже магазин «Мотоблок и дрель», косметический салон, зубной кабинет «Пульпитто» и похоронный центр «Николай», у Крыкова скверные предчувствия.
— Да нет, не чувствую, — возразил я.
— Нашим проектом заинтересовались, — сказал Крыков, скрипя пружинами.
— В области?
Крыков помотал головой.
— Это плохо, — он закурил. — Я не люблю так работать, не люблю… Возможно, подготовку стоит форсировать.
— А кто именно заинтересовался? — осторожно спросил я.
— Вы были в музее? — не ответил Крыков.
— Нет пока. Полагаю, не стоит форсировать…
— Завтра посетите, — перебил Крыков. — Там много интересного… Форсировать… может, и форсировать. Да, праздник — это главное, но и книга нужна… Ах, Витя, в местной администрации одни неразбавленные идиоты…
Крыков жаловался полчаса, выпил всю воду из графина, надымил и удалился, напомнив, что завтра совещание у мэра и мы должны предъявить хоть какой-то результат.
Из-за Крыкова и известки я не смог успокоиться, пришлось запустить ноутбук и править первую главу «Чагинск в VIII–X вв.», стоянка «Ингирь-2», шнуровая керамика, твердый домонгол; смотреть клипы, ожидая, пока не закиснут глаза. Это помогло, около двенадцати удалось уснуть.
Проснулся я поздно и в неожиданно хорошем настроении, что мне понравилось не очень, в сумерках известка и Крыков, а утро вдруг вечера мудренее и в холодильнике бутылка минералки.
Я открыл минералку. Хорошее настроение с утра — дурной знак. Настроение, утро и солнце, желание поработать — определенно стоило быть осторожным, основательно призадуматься. Опыт утверждал, что просыпаться стоит с отвращением, заканчивать день безнадегой, а жизнь от утра до обеда совершать кое-как. Особенно работать. Спустя рукава, из-под палки, в лес не убежит, дураков любит, я давно заметил — если работа начинала приносить хоть некоторое, пусть самое небольшое удовольствие, она тут же заканчивалась. Так что к хорошему настроению я отнесся без энтузиазма.
Ситуацию несколько скрашивал хозяин магазина «Мотоблок и дрель», с утра у него были покупатели и на первое и на второе, и он демонстрировал достоинства своих приборов во дворе. Мотоблок стрекотал, дрель визжала, я чистил зубы. За две недели, что мы прожили в гостинице, ни утра без дрели, бензопилы, мотоблока и триммера не обходилось. Дела в магазине явно шли хорошо, народ запасался инструментом, я сам стал раздумывать, не купить ли какой-нибудь инструмент или прибор? Мне нравились сварочные аппараты, они походили на декорации фантастических фильмов из детства; кроме того, сварочный аппарат мог пригодиться в хозяйстве.
Я закончил туалет, налил воду в литровую банку, запустил в нее кипятильник и стал стучать о край стола слежавшимся кофейным брикетом. Заметил записку под дверью.
Хазин сообщал, что он проснулся рано и отправился в библиотеку, и там будет ждать, надо же и поработать немного. С последним я согласился, поработать пора; я размягчил кофе, набрал полгорсти, засыпал в банку.
Сам кофе дрянной, а вода, напротив, хорошая: бурда на выходе получалась не безнадежной, по утрам мне с обреченностью казалось, что я начал к ней привыкать.
Я дождался, пока кофе заварится, добавил сухих сливок, размешал.
— Работа и труд рядом идут, — сказал я. — Труд кормит, лень портит.
Я устроился на подоконнике, стал пить кофе, перехватывая горячую банку то левой, то правой.
Улица Центральная. Через дорогу сутулый дядька прилаживал к стене Дома быта новую вывеску — «Чагинск-Ренессанс».
«Чагинск-Ренессанс» принимает от населения клюкву, грибы сушеные и свежие, живицу сосновую, волосы, ногти майора, кожу майора, уши пробойные, печень маркшейдера, сейчас проедет синий «Иж-4», за рулем мужик в шлеме мехвода и толстая баба с корзиной в люльке, раз, два, три…
Проехал серый «Иж-3» без бабы.
Я с сожалением отметил, что стал неплохо разбираться в маленьких городках, в клубах, Домах быта, повадках жителей, в архитектуре общественных мест.
— Утром труд — в обед унштрут, — сказал я, вышел из номера, спустился на первый этаж.
В холле гостиницы пахло бензином из магазина инструментов и мокрыми волосами из парикмахерской; парикмахерша Алена предлагала мойку головы за пять рублей, маникюр за
