— Необходимо нам также условиться и относительно того, что если вы встретите имена известных людей на первом плане нашей картинной галереи, то не должны непременно думать, что речь идет о людях самых знаменитых: человек, имя которого благодаря необычайным обстоятельствам, обусловливавшим раннее развитие его таланта, нам будет интересно и дорого, в настоящее время может быть уже всеми забытым; и наоборот — человек, о котором мы едва упомянем в рассказах наших, в виду того, что история его юности не представляет ничего особенного, будет между тем принадлежать к числу самых выдающихся и знаменитых людей минувших времен. Это происходит главным образом оттого, что для наших бесед я имел в виду только истинные события, а не сказки; вместе с тем я опасался при выборе материалов пристрастия, с которым кстати и некстати стараются обыкновенно отыскивать в самом раннем детстве знаменитых людей различные многозначительные признаки и предзнаменования. Между тем этого странного способа изложения придерживаются весьма многие, Так, например, если пишут биографию Тюрена, то не преминут упомянуть, что, будучи ребенком, он как-то вечером заснул на лафете пушки; отсюда тотчас же выводится заключение о врожденных воинственных наклонностях мальчика. Между тем известно, что пушка, на которой заснул ребенок, была в нескольких шагах от его отцовского дома, и кроме того этот случай имел место во время полнейшего мира. Спрашивается, что можно этим доказать?
— Этот случай, — сказал Генрих, — доказывает только, что маленькому Тюрену захотелось спать, что он не был трусливого десятка, так как выходил один вечером из дому, и наконец, что он не был изнежен, потому что мог при случае довольствоваться и деревянной подушкой.
— Прекрасно! Но посмотрите, до чего может доводить пристрастие к мнимым предзнаменованиям. Писавшие о Лаланде, знаменитом астрономе, уверяли, что он в детстве несколько раз спрашивал, каким образом звезды прикреплены на небе, и что по этому одному уже можно было судить о его будущем призвании. Неправда ли, какая многозначительная примета?.. Рассказывают, что сын римского консула Аттика был до того туповат, что для обучения его грамоте к нему приставлено было отцом двадцать четыре раба; каждый из них носил название буквы, а на груди у них были самые изображения соответствующих букв. Если бы этот мальчик сделался впоследствии великим астрономом, то это конечно было бы нам известно из истории; но так как история об этом ничего не знает, то я с уверенностью могу сказать, что сын Аттика и впоследствии не отличался высоким умственным развитием; но между тем, если мы допустим возможность, что и этому туповатому мальчику не раз приходила в голову мысль о том, каким образом звезды держатся на небе, то в этом, понятное дело, никто не усмотрел бы ни малейшего предзнаменования. Когда поэт Ронсар достиг известности, то и о нем не замедлили распространить всевозможные чудеса; а именно говорили, что кормилица, неся маленького Ронсара в церковь для крещения, уронила его в цветочную клумбу и это не причинило ему никакой боли. Говорили еще, что несколько дней спустя девушка, державшая в руках кувшин с розовой водой, нечаянно уронила его на голову ребенка, — и тот не только не получил никакого ушиба, но даже не выразил ни малейшего беспокойства. По словам одного из современников поэта, любителя подобных предзнаменований, это было предвещанием чудных ароматов, которыми цветы поэзии Ронсара наполнили Францию.
Если этот вымысел и не остроумен, то по крайней мере он поэтичен. Если вообще существовали когда либо необыкновенные люди, то Наполеон несомненно принадлежит к их числу. Нечего и говорить, что собиратели анекдотов с особенным наслаждением ухватились за его детство.
Если верить их словам, то юный Наполеон Бонапарт с самого раннего возраста обнаруживал воинственный дух и глубокое понимание стратегии; он обладал характером гордым, неукротимым и выражался не иначе, как кратко и наставническим тоном. В военной школе Бриенна в особенности стараются откапывать многозначительные признаки, указывающие на будущее великого полководца. Уверяют, что он еще там составлял планы сражений, сочинял прокламации и восставал против строгости учителей; между тем, во всем этом нет ничего даже приблизительно верного, потому что в мемуарах, писанных под диктовку самого императора, мы находим, между прочим следующее: «Наполеон был непокорный, ловкий, живой и необыкновенно проворный ребенок. Десяти лет он поступил в Бриеннскую школу. Свое имя с корсиканским акцентом выговаривал примерно так: Napolioné, вследствие чего товарищи по школе и дали ему кличку „солома в носу“ (la paille au nez). Ко времени поступления его в школу следует отнести перемену в характере Наполеона; вопреки всем вымышленным рассказам и анекдотам из его жизни, Наполеон в Бриенне был скромен, послушен, прилежен и вообще кроткого нрава».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Далее мы читаем там же: «Император много смеялся над всевозможными рассказами и анекдотами из его юности; он не признает почти ни одного из них».
Читая в другом месте тех же мемуаров, мы можем заключить, что прежде чем придавать значение предзнаменованиям или толкованиям, необходимо по крайней мере, принимать в расчет личное достоинство тех людей, которые являются авторами этих предзнаменований или толкований.
«Наполеон перешел из военной школы Бриенна в Парижскую где и оставался до восемнадцатилетнего возраста. Все учителя этой школы сумели оценить его высокие качества. Один только Бауер, толстый и неуклюжий учитель немецкого языка, ошибся в нем. Наполеон очень плохо учился по его предмету, и потому Бауер, который не признавал ничего важнее немецкого языка, питал в виду этого глубокое презрение к Наполеону».
Однажды, когда Бауеру сказали, что Наполеон отлично выдержал экзамен из артиллерии, то он спросил: «Разве он знает что-нибудь?» — Ему ответили, что Наполеон считается лучшим математиком в школе. — «Ну, сказал немец, — я слышал от многих и сам глубоко убежден, что математика дается только дуракам!»
«Мне бы очень хотелось знать, — говаривал Наполеон, уже будучи императором, — убедился ли теперь Бауер в том, что он тогда совершенно ошибочно судил обо мне?»
![]()
Наполеон.
Правда, что у многих замечательных людей высокие способности обнаруживались весьма рано; но говоря вообще, нет ничего обманчивее внешних проявлений призвания человека. Мимолетная фантазия, каприз, минутное влечение не могут быть сочтены признаком действительной, глубокой склонности, и тот, кто следует первому побуждению, часто рискует совершенно уклониться от своего прямого назначения. Как знать! Весьма возможно, что Альфонс, несмотря на свой воинский пыл, будет мирным и почтенным ученым, миролюбивый Поль — знаменитым воином, а Генрих — хорошим негоциантом, аккуратно сводящим свои счеты, получки и платежи.
Все три брата громко рассмеялись.
— Вот послушайте, — сказал я им, — во времена Людовика XIV, в Париже жил бедный врач; его звали Бюрет. Дела его шли очень плохо, потому что он был врач мало сведущий да и те клиенты, которые к нему обращались, платили мало и неаккуратно. В свободное время Бюрет занимался игрою на арфе и в конце концов он достиг того, что в совершенстве овладел этим искусством. У него была семья, которая состояла из жены и маленького мальчика; прокормить их было ему очень трудно, и потому в один прекрасный день он решил совершенно прекратить свою докторскую практику и отправился с своей арфой искать иных средств к существованию. Дебюты его не были особенно блестящи; сначала он играл по дворам, а потом его пригласили в какой-то богатый дом давать уроки. Мало-помалу у него появилось большое количество учеников, и таким образом он мог безбедно существовать со своей семьей; он был счастлив, что переменил свою прежнюю профессию на новую, более соответствующую его способностям. Сын Бюрета был мальчик слабый, болезненный; не мало требовалось забот и попечений со стороны родителей, чтобы поддержать его жизнь. Когда он подрос, то оказался настолько хворым, что его даже не решались посылать в школу: опасались, что малейшее умственное напряжение может быть для него гибельным. Тем не менее, по всей вероятности с целью развлечь маленького Жана (так звали ребенка), отец давал ему изредка уроки музыки, при чем не без удовольствия замечал, что они не только не утомляли ребенка, но, приятно развлекая его, развивали его ум и оказывали благотворное влияние на его здоровье. А потом, как только Жан обнаружил расположение к гаммам и упражнениям, отец поспешил уже как следует развить его музыкальные способности, которые оказались блестящими. Спустя несколько месяцев маленький Жан, хотя тогда ему было не более семи лет, знал теорию музыки не хуже отца и играл превосходно на клавесине. Восьми лет маленький Жан играл уже перед публикой; ему много аплодировали; слух о его раннем таланте так быстро распространился по Парижу, что Людовик XIV пожелал послушать это маленькое чудо. Жана привели во дворец, где он дал концерт; он исполнил не только труднейшие произведения известных композиторов, но и много собственных сочинений, которые имели большой успех; отец же его, в свою очередь, сумел пленить августейшую аудиторию своей игрой на арфе. Успех, выпавший на долю обоих, был громадный, и бедный экс-лекарь с того времени зажил с семьей своей в довольстве; его осаждали ученики с просьбами давать уроки: на арфе — отца, на клавикордах — сына. Интересно, встречал ли Генрих, знающий много имен знаменитых артистов, имя Пьера-Жана Бюрет, того самого мальчика, который, как я вам сейчас рассказал, подавал в детстве столь блестящие надежды и умер на восемьдесят втором году жизни?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
