А теперь — заключительный номер.
Теперь — тот номер, который преобразит вашу жизнь, перевернет души, лишит рассудка — своей красотой, ужасом, силой, мощью и фантазией!
Так объявил публике один из униформистов!
Он помахал тромбоном. Музыканты с бьющим через край энтузиазмом заиграли триумфальный марш.
Стреляя из пугача, на арену вышел укротитель львов.
Он был одет в белый охотничий шлем для сафари, а также блузу и краги в стиле Клайда Битти[12] и ботинки, как у Фрэнка Бака.[13]
Щелчки его черного хлыста и пистолетные выстрелы разбудили публику. В воздухе висело облако густого дыма.
Однако ни тень от белого шлема, ни прикрытие грозных приклеенных усов не помешали мне узнать лицо продавца билетов, которое час назад маячило у входа, и глаза распорядителя арены.
Прогремел еще один выстрел. Бах!
И глазам зрителей открылась прятавшаяся до поры до времени в дальней части шатра круглая клетка для аттракциона со львом — с нее сдернули яркий брезентовый чехол.
Униформисты вытянули из-за кулис деревянный ящик, внутри которого, как мы определили по запаху, томился бедняга-лев. Ящик придвинули вплотную к задней стене клетки. Открылась какая-то дверца, и в клетку впрыгнул укротитель, который тут же захлопнул за собой дверцу и выстрелил из пугача в сторону открывшейся заслонки ящика со львом.
— Лео! Andale! — приказал укротитель.
Публика подалась вперед.
А лев… не шевельнулся.
Он спал в своем тесном переносном ящике.
— Лео! Vamanos! Andale! Presto![14] — Укротитель ткнул кнутом в дверцу ящика и покрутил, будто переворачивал мясо на вертеле.
Взметнулась густая желтая грива, послышалось раздраженное ворчание.
— Бах! — снова раздался выстрел пугача над самым ухом глухого старого льва.
Рык был тихим, но безошибочно узнаваемым.
Зрители расцвели улыбками и устроились поудобнее.
Внезапно в двери клетки показался Лео. Он замигал, ослепленный ненавистным светом. Это был…
Самый дряхлый из всех львов, которых мне доводилось видеть. Можно было подумать, он сбежал ненастным декабрьским днем из питомника, где содержатся списанные в расход звери из Дублинского зоопарка. Его морда, исполосованная бесчисленными морщинами, походила на разбитое окно. Некогда золотистая шерсть наводила на мысли о старой позолоте, которая от долгого лежания под дождем пошла потеками.
Лев, как мы сразу поняли, был слаб глазами — он досадливо моргал и щурился. Большая часть его зубов выпала — наверно, во время поглощения овсянки, полученной в то утро на завтрак. Все ребра выпирали наружу из-под чесоточной шкуры, которая напоминала ковровую дорожку, вытоптанную сотнями укротителей.
У него уже не осталось ярости. Он выдохся. Только одно могло помочь этому зверю. Выстрел из пистолета в левую ноздрю… б-бах!
— Лео.
— Аррр! — вырвалось у льва.
— Ах! — выдохнула публика. Барабанщик изобразил дробный раскат грома.
Лев сделал шаг. Укротитель сделал шаг. Напряжение росло!
И тут случилось непредвиденное…
Лев открыл пасть и зевнул.
И в этот миг случилось нечто еще более непредвиденное…
Маленький мальчик, не старше трех лет, обманув бдительность матери, выскользнул из-за столика для почетных гостей и побежал по опилкам к зловещей железной клетке. Шатер содрогнулся от криков: «Нет! Назад!» Но прежде чем кто-нибудь успел шевельнуться, малыш, заливаясь смехом, ухватился за железные прутья.
«Ох!» — выдохнули все разом.
Что было страшнее всего — ребенок тряхнул не просто два прута, но всю клетку.
Малейшее движение крошечных коричневато-розовых кулачков грозило опрокинуть эту хлипкую конструкцию вместе с хищником.
«Только не это!» — беззвучно заклинали зрители, которые чуть не падали со скамеек, пытаясь мимикой и жестами привлечь внимание малыша.
Подняв кнут и пистолет, замер в испарине укротитель.
Лев закрыл глаза и сделал выдох через беззубую пасть.
Мальчонка тряхнул прутья клетки еще один раз, который мог оказаться роковым.
В этот миг его отец решительным броском выскочил на манеж, сгреб малыша в охапку, закрыл полой своего выходного пиджака и отступил к ближайшему зрительскому столику.
«Уф-ф-ф!» — Публика обмякла в облегчении; лев рявкнул, двинулся по кругу за собственным хвостом и взгромоздился на облупленную тумбу, чтобы спокойно присесть.
Только теперь потревоженная клетка перестала дрожать.
Б-бах! Цирковой пистолет выстрелил прямо в огромную желто-флегматичную морду. Зверь издал настоящий вопль ярости и спрыгнул с тумбы! Укротитель ринулся наутек. Лев бросился в погоню. Укротитель добежал до двери клетки; лев не отставал. Публика визжала. Распахнув дверь, укротитель резко развернулся, еще раз стрельнул из пугача — бабах! — в львиную морду, выскочил наружу и — дзинь! — с лязгом запер дверь, а потом сорвал с головы парик, швырнул пистолет оземь, сломал рукоять хлыста и улыбнулся такой улыбкой, которая покорила нас всех!
Львиный рык! Его издала толпа. Зрители повскакали со своих мест. Каждый ревел не хуже льва!
Представление закончилось.
Снаружи, по обеим сторонам от выхода, грянули две разные мелодии в честь обычного вечера, когда под ногами чернели арбузные косточки, клубилась пыль и скакали кузнечики; публика расходилась по домам, а мы с приятелем еще долго сидели в побитом молью шатре, пока не остались почти одни, и сквозь прорехи смотрели, как все новые и новые звезды выстраиваются в созвездия, неся по ночному небу свои безымянные огоньки. Шатер хлопал крыльями в извечной буре горячих оваций. Не говоря ни слова, мы покинули цирк вместе с последними зрителями.
У выхода мы обернулись, чтобы окинуть взглядом пустую арену и спускающийся из-под купола длинный канат с серебряной пряжкой, которая ожидала, когда же ее снова возьмет к себе Улыбка.
Мне в руку кто-то сунул лепешку-тако; я поднял глаза. Передо мной стояла маленькая циркачка, которая гарцевала на немощных верблюдах, жонглировала пивными бочонками, отрывала билеты и каждый вечер взлетала в поднебесье купола, чтобы превратиться из мотылька в яркую бабочку. Ее Улыбка оказалась совсем близко, глаза подозревали во мне охальника, но находили друга. Мы оба держались за одну и ту же лепешку. Наконец подарок перешел ко мне. Я отправился дальше, унося его с собой.
Из фонографа с шипеньем вырывался мотив «La Galondrina». В нескольких шагах стоял укротитель; у него со лба текли капли пота, складываясь в гирлянду огоньков на рубашке цвета хаки. Он истово дул в трубу и не заметил, как я прошел мимо.
Прошагав под запыленными деревьями, мы свернули за угол, и цирк-шапито скрылся из виду.
Всю ночь дул горячий ветер, унося из Мексики сухую землю. Всю ночь по оконным стеклам нашего бунгало стучал дождь из кузнечиков.
Мы ехали на север. Не одну неделю спустя я все еще выбивал из одежды теплую пыль и вытаскивал дохлых кузнечиков из пишущей машинки и дорожной сумки.
Даже теперь, по прошествии двадцати девяти лет, когда выдается тихая ночь, я слышу, как горячий ветер с гор Санта-Ана доносит издалека две мелодии, гремящие у входа в цирк-шапито: одну играет маленький живой оркестрик, а другую — икающая пластинка. Я просыпаюсь в одиночестве, сажусь на кровати и понимаю, что все это пригрезилось.
Примечания
1
Мексикали (тж. Мехикали), Калексико — небольшие города, разделенные границей между США и Мексикой. Оба названия, по инициативе правительств сопредельных стран, были образованы из сложения топонимов «Мексика» и «Калифорния».
2
Море Солтона — соленое озеро в США, на юге Калифорнии.
3
Тако — горячая свернутая маисовая лепешка с начинкой из рубленого мяса, сыра, лука и бобов с острым соусом.
4
Джон Филип Суза (1854–1932) — американский композитор и дирижер, «король марша», сочинивший более 130 военных маршей.
5
Вперед! Пошел! (исп.)
6
Мелба, Нелли (1861–1931) — прославленная оперная певица, выступавшая на лучших сценах Европы и Америки. Начала концертную деятельность как пианистка в возрасте шести лет.
7
Сан-Луис-Потоси — город в Мексике, административный центр одноименного штата.
8
Хуарес — город в Мексике, куда в XX в. стекались рабочие со всей страны, привлеченные относительно высоким уровнем заработной платы.
9
