— Ничего… Сколько с меня?
Жанвье вернулся к своей роли и показал на стакан Озепа.
— Вы заплатите за то, что выпил тот господин? Тогда два раза по одному франку двадцать, всего два сорок.
Мегрэ отправился в уголовную полицию на такси.
У двери своего кабинета он встретил инспектора, которому поручил следить за Озепом.
— Ты его упустил? — буркнул он. — И тебе не стыдно? Я дал тебе детское задание, а…
— Я его не упустил, — виновато пробормотал инспектор, который был новичком.
— Где же он?
— Здесь.
— Ты его сюда привел?
— Нет, он сам.
В самом деле, Озеп отправился прямиком в уголовную полицию и, как ни в чем не бывало, устроился в кресле с сандвичем в руке, заявив сначала, что у него встреча с комиссаром Мегрэтом.
2
Занятие, конечно, не очень достойное, но тем не менее необходимое: Мегрэ своим крупным почерком, скрипя пером по бумаге, писал отчет о сведениях, полученных по поводу банды поляков за полмесяца слежки.
Изложив их по порядку на бумаге, можно было оценить, насколько они скудны, ведь даже число участников банды точно установить не удалось.
По полученной ранее информации от людей, которые либо видели, либо полагали, что видели, бандитов во время нападений, их было четверо или пятеро, но могли быть еще и сообщники, следившие за фермами и посещавшие рынки.
В таком случае их число составляло шесть или семь человек, примерно столько народу и кружило вокруг гнезда на улице Бираг.
Постоянных жильцов там было всего трое, и они регулярно заполняли карточки и предъявляли настоящие паспорта:
1. Борис Сафт, которого полицейские называли Бородач, состоявший, по-видимому, в брачных отношениях с бледнолицей белокурой женщиной;
2. Ольга Церевски, двадцати восьми лет, уроженка Вильно;
3. Саша Воронцов, по прозвищу Одноглазый.
Это трио служило основой для проводившегося расследования, оно же, похоже, и составляло ядро банды.
Борис Бородач и Ольга занимали одну из комнат.
Саша Одноглазый жил в смежной комнате, а дверь между ними всегда была открыта.
По утрам женщина отправлялась за покупками, потом готовила еду на спиртовке.
Бородач выходил редко, большую часть дня он проводил лежа на железной кровати и читая польские газеты, которые покупали ему в киоске на площади Бастилии.
Одноглазый выходил несколько раз, и всегда за ним следовал кто-нибудь из инспекторов. Догадывался ли он об этом? Во всяком случае, он водил полицейских по Парижу, заходил в различные кафе, чтобы пропустить стаканчик, ни с кем не заговаривая.
Остальные, по определению Люка, были «залетные птицы». Эти люди, всегда одни и те же, приходили и уходили, Ольга давала им поесть, и иногда они оставались ночевать на полу в одной из комнат, а наутро уходили.
По поводу «залетных птиц» у Мегрэ были кое-какие заметки:
«1. Химик, которого прозвали так, потому что он дважды заходил на биржу труда в поисках места на каком-нибудь химическом заводе. На нем была очень поношенная одежда, но довольно хорошего покроя. Часами он ходил по улицам Парижа в поисках заработка, и чаще всего его нанимали в качестве человека-рекламы;
2. Шпинат, прозванный так за невообразимую шляпу цвета зеленого шпината, которая особенно бросалась в глаза из-за его рубашки блекло-розового цвета. Шпинат обычно выходил по вечерам, и его видели открывающим дверцы автомобилей у какого-нибудь ночного заведения на Монмартре.
3. Гомик, маленький, страдающий одышкой толстячок, одетый лучше других, хотя туфли на нем были непарные».
Двое других приходили на улицу Бираг от случая к случаю, и было трудно сказать, принадлежат они к банде или нет.
Под этим перечнем Мегрэ приписал:
«Все эти люди производят впечатление безденежных иностранцев, ищущих какого-нибудь заработка. Хотя у них всегда есть водка, а иногда по вечерам они устраивают настоящие пиршества.
Невозможно установить, не ведут ли себя эти люди таким образом, чтобы сбить с толку полицию, зная, что за ними ведется слежка.
С другой стороны, если один из них действительно Стан Убийца, то это, скорее всего, Одноглазый или Бородач. Но это всего лишь предположение».
Без всякого воодушевления он понес отчет своему начальнику.
— Ничего нового?
— Ничего определенного. Готов поклясться, что эти парни засекли каждого из наших людей и теперь забавляются, учащая свои невинные хождения туда-сюда. Они полагают, что мы не сможем бесконечно мобилизовывать часть сил уголовной полиции для наблюдения за ними.
У них есть время… И оно работает на них…
— Вы наметили какой-нибудь план?
— Вы же знаете, шеф, что мысли и я давно уже не в ладу. Я хожу туда-сюда, я вынюхиваю. Кое-кто думает, что я ожидаю вдохновения, но это ерунда. Чего я действительно жду, так это какого-то значимого события, которое всегда непременно происходит. И главное — это оказаться на месте, когда оно случится…
— Значит, вы ждете небольшого события? — с улыбкой сказал шеф, хорошо знавший своего сотрудника.
— Я убежден, что мы имеем дело с бандой поляков. Из-за этого идиота журналиста, который по-прежнему шляется по нашим коридорам и, наверное, подслушал какой-нибудь разговор, люди из банды переполошились.
Далее, почему Стан написал мне письмо? Этот вопрос я все время себе задаю. Может быть, потому, что он знает, что полиция всегда раздумывает, прежде чем приступить к задержанию силой? А может, что самое вероятное, просто из бравады. У убийц есть своя гордость, я бы сказал, профессиональная гордость…
Который из них Стан?
Откуда это уменьшительное имя, скорее американское, чем польское?
Вы знаете, я трачу много времени на выработку своего мнения… Так вот, оно на подходе. Уже два или три дня мне кажется, что я проник в психологию этих людей, очень отличную от психологии французских убийц.
Деньги им нужны не на то, чтобы наслаждаться природой в деревне, не на кутежи в ночных кафе, не на поездку за границу, а просто чтобы жить в свое удовольствие, то есть ничего не делать, есть, пить и спать, целыми днями валяться в постели, пусть и грязной, курить сигареты и осушать бутылки водки…
Еще у них есть желание собираться вместе, мечтать вместе, болтать вместе, а иногда по вечерам петь вместе…
По-моему, после первого преступления они так и жили, пока деньги не кончились, потом подготовили новый налет. Когда средства у них на исходе, они начинают все сначала, хладнокровно, без угрызений совести, без всякой жалости к старикам, сбережения которых они проедают за несколько недель или несколько месяцев…
И теперь, когда я это понял, я жду…
— Да, знаю! Небольшого события… — пошутил начальник полиции.
— Вы можете иронизировать сколько угодно! А это небольшое событие, возможно, уже здесь…
— Где?
— В приемной… Это человек, который называет меня «Мегрэт» и изо всех сил старается оказать мне помощь в задержании банды… даже ценой собственной шкуры… Он утверждает, что это тоже один из способов покончить с собой…
— Он сумасшедший?
— Возможно! Или же сообщник Стана, решивший таким способом узнавать о моих намерениях. Тут допустимо любое предположение, что делает этого человека тем более интересным. Почему бы, скажем, не предположить, что это и есть Стан?
И Мегрэ стал выколачивать трубку о подоконник, хотя пепел из нее полетел на набережную и, возможно, попал на шляпу какому-нибудь прохожему.
— Вы собираетесь использовать этого человека?
— Думаю, что да.
После этого комиссар направился к двери, чтобы не сказать лишнего.
— Вот увидите, шеф! Будет странно, если слежка еще будет нужна после воскресенья.
Этот разговор состоялся в четверг пополудни.
— Садись! Тебе не противно сосать целый день эту дурацкую сигару?
— Нет, господин Мегрэт.
— Ты начинаешь выводить меня из себя своим «Мегрэт»… Ну ладно! Поговорим серьезно… Ты еще не передумал умирать?
— Нет, господин Мегрэт.
— И ты все еще хочешь, чтобы тебе поручили опасное задание?
— Я хочу помочь вам арестовать Стана Убийцу.
— Значит, если я скажу тебе, чтобы ты подошел к Одноглазому и выстрелил из револьвера ему по ногам, ты это сделаешь?
— Да, господин Мегрэт. Но для этого дайте мне револьвер. Я очень беден и…
— Теперь предположим, что я попрошу тебя подойти к Бородачу или к Одноглазому и сказать, что тебе известно о том, что полиция вскоре придет их арестовывать…
— Согласен, господин Мегрэт. Я дождусь, когда Одноглазый выйдет на улицу, и передам ему сообщение.
Комиссар не отводил тяжелого взгляда от тщедушного поляка, которого это не раздражало и не беспокоило.
Мегрэ редко приходилось видеть в человеке столько уверенности и столько спокойствия. Он чувствовал себя в своей тарелке и на террасе кафе на улице Сент-Антуан, и в здании уголовной полиции.
— Ты не знаком ни с тем, ни с другим?
— Нет, господин Мегрэт.
