лагеря. Атмосфера страха, опасности, смерти продолжала разливаться по стране, разрушенной войной. Как можно было передать эту атмосферу? Творчество Гонатаса выходит из этой окружающей обстановки и также из художественных и философских поисков этой конкретной эпохи. Так же как и другие его друзья, он чувствовал, что привычных слов недостаточно для того, чтобы выразить «невыразимое». Эти поиски привели писателя к проблеме языка и отображения действительности, с которой столкнулись представители романтизма на стыке XVIII–XIX вв. и художественного авангарда в начале ΧΧ в.
Для ранних немецких романтиков Йенской школы Фридриха Шлегеля, Новалиса, Тика язык был важнейшим инструментом познания внутреннего духовного мира, разрыва между духом и материей, между мечтой и реальностью. Они интересовались их единством и жаждали дать миру новое волшебство. Кольридж писал: «Поэзия – это пробуждение разума от летаргического сна обыденности и обращение к красоте и чуду, которые находятся прямо перед нами»[3]. А Шелли писал, что поэт – это тот, кто «приподнимает покров со скрытой красоты мира и делает привычными вещи, бывшие до того непривычными»[4]. Именно эту мысль взял и развил Новалис в одном из своих текстов: «Поэты – это те, кто приятным образом делают непривычные вещи привычными и в то же время привлекательными»[5].
Писатель и теоретик русского авангарда Виктор Шкловский описывал этот феномен как «остранение», то есть освобождение слов от их привычного значения с помощью новых сочетаний. Он пишет: «…мы перестали быть художниками в обыденной жизни <…> только создание новых форм искусства может возвратить человеку переживание мира, воскресить вещи и убить пессимизм»[6]. «…Для того чтобы вернуть ощущение жизни, почувствовать вещи, для того чтобы делать камень каменным, существует то, что называется искусством <…> приемом искусства является прием „остранения“ вещей и прием затрудненной формы, увеличивающий трудность и долготу восприятия, так как воспринимательный процесс в искусстве самоцелен и должен быть продлен; искусство есть способ пережить деланье вещи, а сделанное в искусстве не важно»[7].
Поиск и создание непривычного в литературе можно считать одной из характерных черт авангардистских течений начала XX в.: футуризма, дадаизма, сюрреализма – всего того, что мы в общем называем поэзией модернизма. Модернизм в поэзии проявляется изменениями, которые касаются исключительно личного стиля автора. Новшества в размере и рифме, темнота смыслов, намеки, использование символов, уход от известных мифологических тем и изобретение своего собственного мифа или лирического мифологического персонажа – это основные характерные черты поэзии модернистов ΧΧ в. Термин «авангард», напротив, используется преимущественно для художников, которые возникали целыми группами, со своими журналами и манифестами, и избирали новаторский способ письма с целью кардинально изменить не только искусство, но и сознание читателя, создавая искусство в крайне революционной форме, освобожденное от всего, что могло бы соответствовать эстетическим привычкам общества, преследуя высшую цель – вызвать восстание умов. Авангардистские течения имели революционную составляющую, которая одновременно была этической и философской, – они боролись за изменение сознания через искусство. Именно этого пытался добиться Гонатас. Он говорил: «Я бы хотел, чтобы это влияние было, насколько это возможно, нравственным, моральным. Я и не считаю, что оставил творческое наследие: я дал набор образцов». То, что Гонатас называл «образцами», было на самом пропущено через двойную дистилляцию, как крепкие алкогольные напитки, и в результате после многочасового сосредоточения, проб, исправлений текст достигал своего конечного вида, не теряя при этом изначальную искру вдохновения.
Книги-миниатюры
В 1945 г., сразу после окончания Второй мировой войны, двадцатилетний Гонатас выпустил книжку с одним рассказом – «Путешественник». Рассказ имеет яркую символику и аллегоричность: юноша убивает Гиганта – сверхъестественное существо, символизирующее местного духа-благодетеля и старые традиции. Юноша осознает свою ошибку и, преследуемый чувством вины, уезжает из родных мест и отправляется в странствие. Он садится в полный раненых поезд с разбитыми стеклами – поезд войны, где странные и потусторонние картины сменяют одна другую: за ним следует желтый свет пламени мерцающей свечи, женщины входят и указывают на него забинтованным пальчиком, какой-то пассажир подвесил рыбину «на веревке на гвоздь, рядом с окном». Странствие продолжается по пустынным и скалистым пейзажам, с ястребами и грифами, по странному дому с молодым хозяином, который играет меланхоличные мелодии на струнах кифары, словно Орфей. Романтические мотивы перекликаются со сценами, которые мы читали в «Песне старого моряка» Кольриджа, которую Гонатас особенно любил, или в «Попрошайке из Локарно» Э. Т. А. Гофмана. «Путешественник» переживает свою собственную внутреннюю драму во времена Второй мировой войны и гражданского раскола. Смерть вошла в жизнь, насилие захватило все вокруг. Юноша бежит отовсюду, преследуемый чувством вины и кошмарами, и направляется в угрожающую неизвестность.
Во втором издании «Путешественника» Гонатас добавил эпиграф к книге, стихи О. Мандельштама:
Отчего так мало музыки
И такая тишина?
(«Смутно дышащими листьями…», 1911)
У Мандельштама звук, музыка и поэзия рождаются из тишины. Тишина и музыка взаимосвязаны, художественное творчество одновременно включает их обеих: тишину и музыку. Этот парадокс Гонатас озвучивает в эпоху, когда война полностью разрушила жизнь, сделала все вокруг хрупким, нестабильным и изменчивым. Почему бы музыке не следовать за великой тишиной? «Путешественник» – словно безнадежная попытка создать музыку из тишины, а юноша, соучастник того зла, которое происходит в его родных местах, тщетно пытается примириться с силами истории. Создается впечатление, что двадцатилетний Гонатас выбирает множество символов, словно создает музыку, которая уводит далеко от всего, что имеет устоявшийся, обычный, приевшийся характер. Только немногие критики обратили внимание на книжку «Путешественник» и разглядели в ней совершенно оригинальный способ выражения глубочайшего беспокойства человека во время войны.
То же самое беспокойство мы узнаем и во второй книге Е. Х. Гонатаса, в «Тайнике», которая вышла в 1959 г. и включает в себя короткие лирические прозаические тексты и рассказы, где главные роли играют существа из животного мира: медведи, птицы, разнообразные звери, а иногда и отдельные части и члены тела, как, например, глаза, которые постоянно превращаются во что-то иное.
«Лес на четырех деревянных колесах убегал с ревом, как водопад между гор».
«На сцене погасли огни. Зал опустел. Свеча летает от кресла к креслу».
«Внутри яблок – довольные смеющиеся младенцы».
Неодушевленные предметы становятся одушевленными, у животных появляются черты людей, а у людей – животных. Так, мы видим, что груша танцует, лес движется и ревет, олень молится. Тело, где живет эротизм и желание, непрестанно выступает на передний план, расчленяется, трансформируется, сосуществует рядом с другими существами и внутри них. В превосходном тексте с названием «Листья» создается ощущение того, что зарытое в листья человеческое тело само тоже начинает выпускать побеги.
Постоянные метафоры в «Тайнике» переносят нас в мир, где поэт
