Никто не заметил, как от крайних домов деревни отделилась группа деревенских мальчишек. Они выросли как из-под земли в зловеще черных фуфайках и пиджаках. Их отряд бесшумно вошел в наш рыхлый строй и отрубил хвост колонны. Хвостом был я. В разбитых, намокших сапогах я и так не поспевал за остальными, а увидев перед собой врагов в мрачных одеждах, и вовсе оторопел. Они были умными — не стали догонять передних, которые во все лопатки бежали к спасительному автобусу.
Со стороны я, наверное, походил на мышонка, которого все теснее обступали здоровенные коты. Кричать — бесполезно, это же не твой двор, их на добычу еще больше сбежится. Драться? А как, их вон сколько, еще рассердятся…
Потом, задним числом вспоминая этот случай, я припоминал лица деревенских — ничего, кроме интереса, на них не отражалось. А тогда казалось: сейчас они отнимут всю рыбу до единой, потом удилище, потом изобьют меня и бросят в Ик… Внезапно толпа врагов зашевелилась — рядом со мной встал Генка. Он сгорбился, разведя полусогнутые руки в стороны — как на мосту. Деревенские озадаченно смотрели на него, а он угрюмо сказал, как обычно глядя в землю:
— Ну что? Чего надо…
— Мр-мгя… — ответил самый здоровенный деревенский.
Генка растолкал их, вывел меня за руку из круга, и мы пошли к автобусу. Ни звука не донеслось нам вслед.
— Мы специально автобус задержали, — сказал Витька. — Думаем, чего это там вы…
Ни Генка, ни тем более я ничего не ответили. И Витька понял: в команду к нему вряд ли кто теперь пойдет. Колька это тоже понял, потому что оказал:
— А я финар никак достать не мог — зацепился в кармане. А то бы пузо тому, здоровому, точно пропорол…
После того дня мы еще много раз ездили на рыбалку — и с Витькой, и с Колькой, и другими мальчишками. Никто почему-то больше не хвастался, как спасал утопающих. Да и команд во дворе не стало, мальчишки перестали носить погоны и маршировать по вечерам вокруг двора. Нет, одна команда у нас осталась — футбольная, и Витьку много лет выбирали капитаном.
Потом прошел не один год. Мы выросли, разъехались кто куда. Я теперь работаю и живу у Охотского моря на Крайнем Северо-Востоке. Генка окончил авиационное училище в городе Перми и стал военным летчиком — он служит у берегов Балтийского моря. Между нами озера, бескрайние леса и поля, высокие Уральские горы и великие реки. И все равно мы рядом. Ни с кем из мальчишек, с которыми вместе росли, у меня нет такой крепкой дружбы. Я знаю — он, честный Генка, в трудную минуту не раздумывая бросится на помощь и мне, и всей стране. Он — мой друг, Гуляш с повидлом.
Есть справедливость
На душе у Бориса было тяжело. Не потому, что скоро начинались экзамены и историчка могла отомстить. Нет. Она снова накричала на него на уроке, а этого он никак не мог понять. Неужели достаточно не опустить глаз под чужим взглядом, не покраснеть и не побледнеть от громких слов, чтобы тебя посчитали бесстыжим, вспомнили всякое и обозвали?..
Он бы до ночи не возвращался домой — сумку можно оставить у Альтоса, а рваные кеды с майкой в физзале всегда найдутся. Но сегодня день такой, что надо быть не просто в форме, а в лучшей форме, значит, в майке тоже.
Поблизости на улице никого не было. Борис хотел по привычке махнуть через забор, но передумал — не мальчишка уже. Он свернул за угол и пошел мимо здания управления с ларьком на отшибе. Из окошка ларька одиноко выглядывала продавщица — никто в поселке у нее ничего не покупал, потому что никогда не получал правильно сдачу. Она подозрительно смерила взглядом Бориса с головы до ног. Поправив на плече потрепанную сумку, он прошагал не оглядываясь.
Дверь в квартиру как всегда была открыта чуть не настежь. Кисловатый запах от порога говорил, что там происходит.
— А вот и сын! Ну, сын, как дела в школе?
Отец, покачиваясь, начал подниматься из-за стола, но тут же повалился обратно. Рядом с ним сидел незнакомый мужик, тоже со стаканом в руке. Мать, виновато улыбаясь, глядела то на одного, то на другого.
— Он у меня спортсмен — ты что… В институт хочет поступать! — Отец оттопырил губу и поднял палец. — Я всю жизнь спину не разгибал — вот, чтобы он спортсменом стал!
Он выплеснул прямо на пол что-то из кружки и налил в нее водки.
— Давай, сегодня можно. Это ж дядя Петя! С Севера вернулся!
— У тебя каждый день можно. — Борис оттолкнул руку и прошел мимо улыбающегося мужика в другую комнату.
— Это же твой родной дядя Петя! — бушевал за стенкой отец. — Ле-а-беритированный!
Борис, не обращая внимания на крики, вытряхнул из сумки учебники и начал складывать майку, носки, кеды. Принялся искать бинты — тут в комнату заглянула мать.
— Боря, сынок, может, правда выйдешь? Родня все же… Помнишь тетю Нину, еще рубашку тебе подарила?
— Не пойду, — оказал Борис и про себя подумал: «Напьются, сама вечером за соседями побежишь!»
Когда Борис проходил мимо, отец перестал материться и рассказывать гостю, сколько он получает. Уставившись мутным взглядом, он грозно сказал:
— А ну иди сюда. Кто тебя поит-кормит?
Борис отпихнул его. Прошли времена, когда после этих слов он пригибал голову. Одна мать его теперь боится. Она вообще всех боится, даже соседей…
В физзале собралось много народу. Объявления никакого не вывешивали, но каждый член секции сказал другу, тот знакомому — вот и поселок знает. К Борису подошел Старуха — они учились в одном классе, пока тот не бросил школу. В секцию с ним они тоже записывались вместе — Старуха узнал, что ее открывает новый учитель физкультуры, и притащил Бориса. Но сам через неделю ходить перестал: «Бегаем, как лошади, а драться не учат!»
В раздевалку вошел Алексей Иванович, покосился на Старуху и спросил у Бориса:
— Все нормально?
— Вроде нормально, Алексей Иванович, — ответил Борис.
Тренер подошел к сыну Ваське и начал говорить что-то, одновременно массируя ему трапециевидную мышцу.
Борис с Васькой выступали в категории до шестидесяти килограммов, и выходить еще было рано. Но Борис посмотрел на разминающегося Ваську и стал переодеваться.
Бинты на кисти он наворачивал всегда сам. Как Валерий Попенченко, чемпион Римской Олимпиады. Однако суетящемуся Старухе хотелось отличиться перед толпившимися вокруг пацанами, и Борис разрешил:
— На. Только не туго…
Угловая растяжка приятно пружинила под ударом. Борис повернулся лицом к середине ринга и поклонился, когда назвали его имя. Пусть зрители — пацаны с окрестных улиц, но таков порядок. Бокс — не мордобой, а искусство, правильно говорит Алексей Иванович.
Он еще раз потер перчатками лицо, чтобы не оставалось синяков, присел несколько раз, и тут за столиком жюри стукнули молоточком по железному кругу. Начали.
Ему позарез нужно было выиграть бой. В этом зале Борис провел десятки спаррингов, в том числе встречался с Васькой, но то — другое. Сегодня — не спарринг, не тренировка, а главная проверка…
Брезентовый пол ринга кое-где закрывали заплаты, поэтому при челночном шаге Борис приподнимал ноги, чтобы не запнуться. Они прощупывали друг друга прямой левой, по разу ударили правой в корпус. Только Борис бил с шагом вперед, наступая, а Васька сразу отходил после удара. Лицо его совсем закрывали перчатки — Борис решил ждать, чтобы выглянул хотя бы краешек подбородка. Его правого прямого в голову при точном попадании никто не выдерживал.
В перерыве он сплюнул в ведро и увидел в слюне красные ниточки крови. Эх, была бы капа…
Трудолюбивый первогодок старательно вытер от пота лицо и шею Бориса и теперь крутил перед носом полотенцем. Ваську тоже обмахивал первогодок. Алексей Иванович, как тренер, имел право секундировать кому угодно, Ваське тоже. Но он сидел в стороне с листком бумаги.
«Судит боковым», — понял Борис, и ему стало немного не по себе.
— Чего ты его жалеешь! — шептал сверху через канат Старуха. — Врежь правой! И с копыт…
Во втором раунде Васька так и не открылся ни разу. Он был не в кедах, а в наканифоленных боксерках, во рту держал специально заказанную в зубопротезном кабинете капу — и Борис злился на него, хотя понимал, что не такое уж большое значение это имеет. Притом капу заказывали все желающие, и он бы заказал тоже, если бы отец не пожалел денег. Как же — это тридцать рублей старыми!
Физрук из соседней школы, рефери на ринге, между раундами посмотрел на губу Бориса и спросил, может ли тот продолжать бой. Борис ничего не ответил, только засопел презрительно. Он не просто продолжит, он покажет, что он умеет. И всем станет ясно, кто должен ехать на краевые соревнования.
Он не узнавал Ваську — тот прыгал резво, будто шел не третий раунд, а первый. Ничего, сейчас он почувствует, что такое длинный боковой… Теперь серию, так… Закроем в угол — нет, ушел…
