И все же влияние верховной жрицы было поистине впечатляющим. Небольшие размеры города являлись в некоторой степени обманчивыми — в сезон паломничества сотни тысяч посетителей шествовали по площади перед храмом, располагались лагерем на плитах покинутых улиц. Для поклонников Иккт это второе по значимости священное место на планете, а верховная жрица — божественное присутствие.
Обычно гражданская полиция приступала к службе, когда аннексия официально завершалась, что занимало лет пятьдесят или более. Эта аннексия проходила по-другому: гражданство выжившим шиз’урнианам было пожаловано гораздо раньше. В администрации системы никто не верил, что безопасность может быть обеспечена силами местного гражданского населения, и военное присутствие являлось по-прежнему значительным. Итак, когда аннексия Шиз’урны официально завершилась, большая часть подразделения Эск «Справедливости Торена» вернулась на корабль, но лейтенант Оун осталась, и я осталась с ней как отделение из двадцати вспомогательных компонентов Один Эск «Справедливости Торена».
Верховная жрица жила в доме возле храма, в одном из немногих, которые остались невредимы с тех времен, когда Орс был городом, — четырехэтажном, с односкатной крышей и открытом со всех сторон. Когда хотелось уединиться, можно было поднять перегородки, а во время штормов снаружи опускали заслоны. Верховная жрица приняла лейтенанта Оун в выгороженной комнате метров пяти, куда свет проникал через щель над темными перегородками.
— А вы не находите, — сказала жрица, старая, с седыми волосами и коротко стриженной седой бородой, — службу в Орсе тяжелой? — И она, и лейтенант Оун устроились на подушках — сырых, как все в Орсе, и пахнущих грибком. На жрице — отрез желтой ткани, который она обернула вокруг талии, ее плечи покрыты фигурками, нарисованными тушью, одни — округлые, другие — угловатые, их соотношение менялось в зависимости от литургической значимости дня. Из уважения к радчаайским правилам хорошего тона она была в перчатках.
— Разумеется, нет, — ответила лейтенант Оун учтиво, хотя, подумала я, не вполне правдиво. У нее — темно-карие глаза и коротко стриженные темные волосы. Кожа — достаточно смуглая, чтобы не считаться бледной, но недостаточно темная, чтобы соответствовать моде, она могла изменить ее, так же как и волосы и глаза, но никогда этого не делала. Вместо формы — длинной коричневой куртки, усеянной мелкими драгоценными камнями, рубашки и брюк, ботинок и перчаток — она надела такую же юбку, как на верховной жрице, тонкую рубашку и легчайшие перчатки. Но все равно вспотела. Я стояла у входа — безмолвно, вытянувшись в струнку, а младший жрец поставил чашки и другую посуду между лейтенантом Оун и Божественной.
Я также стояла метрах в сорока, в самом храме — нетипично замкнутом пространстве, — сорок три с половиной метра в высоту, шестьдесят пять и семь десятых метра в длину и двадцать девять и девять десятых метра в ширину. В одном конце — двери, высотой почти под крышу, а в другом, — возвышаясь над людьми на полу внизу, изображение отвесного горного склона где-то на Шиз’урне, выполненное с мельчайшими подробностями. Внизу было возвышение, широкие ступени которого вели на пол серо-зеленого камня. Сквозь дюжину зеленых потолочных окон свет струился на стены, расписанные сценами из жизни святых культа Иккт. Это здание было не похоже ни на одно другое в Орсе. Эта архитектура, так же как и сам культ Иккт, были привезены сюда откуда-то из других мест на Шиз’урне. Во время сезона паломничества храм будет до отказа забит верующими. Существовали и другие святые места, но, если орсиане говорили о паломничестве, они имели в виду ежегодное паломничество в этот храм. Но до этого события оставалось еще несколько недель. А сейчас пространство наполнено только тихим шелестом из угла, где молились шепотом человек двенадцать верующих.
Верховная жрица рассмеялась.
— Да вы дипломат, лейтенант Оун.
— Я — солдат, Божественная, — ответила лейтенант. Разговор шел на радчааи, и она говорила медленно и точно, внимательно следя за своим произношением. — Я не считаю свои обязанности тяжелыми.
Верховная жрица не улыбнулась в ответ. В тишине младший жрец поставил перед ними кувшин с тем, что шиз’урниане называют чаем, — вязкой жидкостью, тепловатой и сладкой, которая мало чем похожа на настоящий чай.
За дверями храма я стояла на площади, заляпанной сине-зелеными водорослями, и наблюдала за проходящими мимо людьми. Большинство носили такие же простые, ярко окрашенные юбки, как и верховная жрица, но только самые маленькие дети и наиболее благочестивые горожане имели на теле росписи, и лишь несколько человек были в перчатках. Некоторые из тех, кто прошел мимо, были переселенцами — радчааи, которым предоставили должности или собственность здесь, в Орсе, после аннексии. Большинство из них переняли простую юбку и добавили к ней светлую свободную рубашку, как лейтенант Оун. Некоторые упрямо держались брюк и пиджака и шествовали через площадь, обливаясь потом. Все носили драгоценности, от которых отказались бы немногие радчааи: подарки друзей или любимых, вещицы в память об умерших, украшения, отражающие фамильную принадлежность или связи с клиентами.
К северу, за прямоугольным водным пространством, именуемым Преддверие Храма, в честь того, чем это место некогда было, Орс лежит несколько выше — в сухой сезон дома даже стоят на настоящей земле, и эту территорию по-прежнему вежливо называют верхним городом. Я патрулировала и там. Когда я подходила к кромке воды, то могла видеть себя стоящей на площади.
Лодки, управляемые шестом, медленно плавали по заболоченному озеру и вверх и вниз по каналам между скоплениями плит. Вода словно пенилась от водорослей, которые лежали в ней широкими полосами и щетинились острыми кончиками тут и там. В стороне от города, к востоку и западу, бакены обозначали запрещенные водные пространства, густо заросшие элодеей, над которой вились, мерцая радужными крыльями, мухи-собачки. Вокруг плавали лодки покрупнее и большие землечерпалки, ныне — безмолвные и недвижные, которые до аннексии поднимали со дна зловонную жижу.
Вид на юг был почти такой же, за исключением тончайшей ленточки настоящего моря на горизонте за топкой косой, которая обрамляла болото. Я видела все это, стоя на разных постах вокруг храма и расхаживая по улицам самого города. Было двадцать семь градусов по Цельсию и влажно, как всегда.
В городе находилась половина моих двадцати тел. Остальные спали или работали в доме, который занимала лейтенант Оун, — трехэтажный и просторный, он некогда вмещал многочисленную семью и пункт проката лодок. Одной стороной он выходил на широкий, грязноватый зеленый канал, а противоположной стороной — на самую большую улицу города.
Три сегмента в доме бодрствовали, выполняя административные обязанности (я сидела на циновке на низком помосте в центре первого этажа и слушала орсианку, которая жаловалась на распределение прав на рыбную ловлю, и стояла на страже).
— Вам следует представить это на рассмотрение окружного судьи, гражданка, — сказала я орсианке на местном диалекте. Поскольку я знала тут всех, мне было известно, что она — женского пола и бабушка, и это следовало учитывать, чтобы говорить с ней не только правильно с точки зрения грамматики, но и вежливо.
— Я не знаю окружного судью! — с негодованием возразила она. Судья принимал в большом, многолюдном городе далеко вверх по реке от Орса и поблизости от Коулд-Веса. Достаточно далеко, чтобы воздух там бывал сухим и прохладным, а вещи не пахли все время плесенью. — Что окружной судья знает об Орсе? По мне, так окружной судья вообще не существует! — Она продолжила рассказывать мне длинную историю о связи ее дома с закрытой территорией, где нельзя было ловить рыбу еще три года.
И всегда, на подсознательном уровне, я непрестанно осознавала, что нахожусь на орбите, наверху.
— Да ладно, лейтенант, — сказала верховная жрица. — Никто не любит Орс, кроме тех, кому не повезло настолько, чтобы здесь родиться. Большинство шиз’урниан, которых я знаю, не говоря уж о радчааи, предпочли бы жить в городе, на сухой земле и с настоящими временами года, а не в месте, где либо идет дождь, либо нет.
Лейтенант Оун, по-прежнему обливаясь потом, приняла чашку так называемого чая и выпила, не поморщившись, — вопрос практики и решительности.
— Мое вышестоящее руководство просит меня вернуться.
На относительно сухой северной окраине города два солдата в коричневой форме, проезжая в открытой повозке, подняли руки в приветствии. Я вскинула свою.
— Один Эск! — воскликнул один из них. Это — обычные солдаты из подразделения Семь Исса «Справедливости Энте» под командованием лейтенанта Скаайат. Они патрулировали участок между Орсом и дальней юго-западной окраиной Коулд-Веса, города, который вырос вокруг нового устья реки. Семь Исса — люди, и они знали, что я не человек. Они всегда обращались со мной с несколько осторожным дружелюбием.
