Русские декаденты повторили историю того знаменитого Грибуйя, который бросился в воду, чтобы избежать дождя: чтобы спастись от «декадентства», они бросились в «символизм»… Это — длинная история, я отложу ее до следующего раза; теперь только об Александре Блоке и об его попытках спастись из стеклянной пустыни. Одно время ему казалось, что он нашел «Нечаянную Радость» (заглавие второго сборника его стихов, 1908 г.), — что он нашел свое воскресение в любви к России… Тут была им написана «символическая» драма «Песня Судьбы» [17], которую я лучше пройду молчанием: до такой степени это невыносимое произведение. В полном соответствии с этой символической драмой находится написанная им тогда же публицистическая статья об интеллигенции и народе[18] — о ней тоже лучше умолчать. Цикл стихов «Родина» должен знаменовать собою разрыв поэта с «декадентством»; должен — но почему? Характерна здесь одна мелочь — к серии стихотворений «На поле Куликовом» поэт делает следующее примечание: «Куликовская битва принадлежит, по убеждению автора, к символическим событиям русской истории. Таким событиям суждено возвращение. Разгадка их еще впереди»… Неужели же поэт не чувствовал, что раз в самом произведении не удалось ему выявить этого «символического смысла» события, то уже вполне бесплодно помещать в примечаниях это указующее — се лев, а не собака? Но таков вообще «символизм» поэзии А. Блока. И незачем удивляться, что его исход из пустыни одиночества на поля родины снова кончился душевным одиночеством:
Лишь на миг в воздушном миреОглянусь, взгляну,Как земля в зеленом пиреПразднует весну, —И пойду путем-дорогой,Тягостным путем —Жить с моей душой убогойНищим бедняком…[19]
Нечаянная радость обманула. И спасение в «символизме» оказалось мифом, ибо слишком неизбежна под символизмом поэзии А. Блока подпись: се лев, а не собака. Повторяю, разговор о «декадентстве» и «символизме» — разговор длинный, особый; здесь достаточно будет подчеркнуть основное положение: истинный символизм мистичен по своей сущности. И в этом отношении он повторяет историю своего предка начала XIX века — романтизма.
Интересно послушать отзыв самого А. Блока о романтизме. А. Блок рассказывает нам о паже, который вечно ищет свою Госпожу и не находит ее: «весь романтизм в этом», — прибавляет поэт (статья «Девушка розовой калитки и муравьиный царь»). Вместо Госпожи паж находит милую девицу с льняными волосами, с розовыми щеками, целует ее, счастлив, и… — весь реализм в этом… Найти — это реализм, пусть так; но искать и не находить — неужели этого достаточно для подлинного романтизма?
Нет, романтика, как и символизм, — в другом измерении. Бессильные порывания и грустные ламентации — это, например, поэзия Жуковского, и недаром разглядели очень скоро весь «псевдоромантизм» его поэзии. И недаром «влюбленность» была тоже одним из главных мотивов поэзии Жуковского. А. Блок — поистине Жуковский минувшего символизма. Далекий от мистических переживаний, замкнутый в круге одинокого «я», он, несомненно, будет служить впоследствии примером «псевдосимволизма» начала XX века. Но не этим неудачным его попыткам «символизма» пробить окно в ограде, отделяющей его от мира и от человека.
«Символизм» его забудется, а поэтом влюбленности и поэтом страдания, поэтом розы и креста, он останется навсегда. От узкого декадентского эстетизма он всегда был далек, он весь всегда был в страдании — и этим лирика его близка и дорога всем, созвучно чувствующим. Роза и крест покрывают друг друга в его творчестве, определяют собою его поэзию, которой пока нет исхода. Нет — и, вероятно, не будет. Вечное одиночество в страдании, в душевной пустыне — его удел, и сам он хорошо его знает. Вот одно из лучших его стихотворений:
Когда в листве сырой и ржавойРябины заалеет гроздь, —Когда палач рукой костлявойВобьет в ладонь последний гвоздь, —Когда над рябью рек свинцовой,В сырой и серой высоте,Пред ликом родины суровойЯ закачаюсь на кресте, —Тогда — просторно и далекоСмотрю сквозь кровь предсмертных слезИ вижу: по реке широкойКо мне плывет в челне Христос.В глазах — такие же надежды,И то же рубище на нем.И жалко смотрит из одеждыЛадонь, пробитая гвоздем.Христос! Родной простор печален.Изнемогаю на кресте.И челн твой будет ли причаленК моей распятой высоте?
Это вопрос всего творчества А. Блока; но не в родных просторах, а в стеклянной пустыне стоит его крест, увитый розами. Каждый из нас распинается жизнью для того, чтобы воскреснуть душой: в этом сущность «трагедии». Но не каждого трагедия эта приводит к действенной любви, в которой одной лишь спасение от мирового «декадентства», от заколдованного круга одиночества. Безнадежные попытки розой и крестом разорвать заколдованный круг — в этом вся история творчества А. Блока. А что же драма «Роза и Крест»? Я думаю, что мне теперь можно и не возвращаться к ней: слишком ясно ее отношение ко всей поэзии А. Блока после того, что сказано выше. Прекрасный Принц, Прекрасная Дама; вечно искать — и не находить; «сердцу закон непреложный — Радость-Страданье одно»; черная роза Радости и светлый крест Страдания… Здесь — сведение в одну точку всего былого творчества А. Блока, здесь — завершение всей его поэзии в одном ценном произведении, в «псевдосимволической» драме. И заглавие этой драмы — лучшее подведение итога всего его творчества, всей его поэзии. Ибо роза и крест — это драма жизни самого Александра Блока.
1913
Примечания
Печатается по тексту первой публикации: Заветы. 1913. № 10. С. 114–125. Вошла в кн.: Иванов-Разумник. Вершины. Александр Блок. Андрей Белый. Пг.: Колос, 1923.
Иванов-Разумник (наст, имя и фамилия — Разумник Васильевич Иванов; 1878–1946) — критик, публицист, историк русской литературы и общественной мысли, виднейший представитель «неонародничества» в критике начала XX в., идеолог «скифства», редактор Собрания сочинений Блока в двенадцати томах («Изд-во писателей в Ленинграде», 1932–1936, т. 1–7; т. 8–12 — под ред. В.Н.Орлова). Историзм в подходе к анализируемым явлениям обусловил его интерес к «новому искусству», в многообразном спектре которого именно символизм в лице его двух крупнейших представителей — Блока и Андрея Белого — он считал «вершинным» достижением, постепенно подходя к осознанию этого феномена. Являясь фактическим руководителем литературного отдела журнала «Заветы» (эсеровского по своей идейно-политической ориентации), он пытался объединить писателей реалистического направления с символистами и «неореалистами». Постоянное общение с Блоком, продолжавшееся до самой смерти поэта, началось в период учреждения и деятельности издательства «Сирин» (1912–1915), выпустившего собрания сочинений А. Ремизова, Ф. Сологуба и В. Брюсова, а также одноименный альманах, в первом выпуске которого была опубликована драма Блока «Роза и Крест» (1913), а во втором и третьем — роман Андрея Белого «Петербург». «Духовный максимализм», который критик открывал в личности и творчестве Блока и который отвечал его собственному умонастроению, способствовал углублению их знакомства и был причиной их идейного сближения в период революции (см. с. 664 наст. изд.). Подробнее см.: Переписка [Блока] с Р. В. Ивановым-Разумником / Вступ. ст., публ. и ком-мент. А. В. Лаврова // Лит. наследство. Т. 92. Кн. 2. С. 366–414.
В обзоре «Русская литература в 1913 году» Иванов-Разумник акцентировал внимание на этапном значении драмы в эволюции Блока: «Давно уже пишет Александр Блок, в наступившем году он мог бы отпраздновать, если бы захотел, десятилетний юбилей <…>, - и все не было у него „определяющего“ его творчества произведения. Драма „Роза и Крест“ явилась таким произведением, вплоть до своего заглавия. Ибо <…> все творчество Александра Блока является соединением черной розы влюбленности с светлым крестом страдания; и в том, и в другом ищет он спасения от безнадежного мирового одиночества. Драма эта как бы подвела итог всему его предыдущему творчеству» (Иванов-Разумник. Заветное. О культурной традиции. Статьи 1912–1913 гг. Пб.: Эпоха, 1922. С. 47–48).
Примечания
1
Цитаты из статьи «О лирике» (1907).
2
Измененная цитата из стихотворения Ф. Сологуба «Не я воздвиг ограду…» (1901).
3
Стихотворение «Неведомому Богу» входит в раздел «Ante lucem» «первого тома». Далее цитаты из этого стихотворения.
4
См. примеч. к статье К. Чуковского «Александр Блок» (с. 625).
