мне с незначащими вопросами, а потом хвалиться домашним: «Сегодня я беседовал с Кратоном, ведь он друг Гераклита и знал самого царя царей». Я всем отвечаю приветливо и никем не брезгую, а потому переход к «Золотой сети» занял не меньше пяти пехотных парасангов. «Этот посланец чужих богов должен быть терпелив»,— думал я.
Еще за два угла до таверны показались слуги ее хозяина. С радостными возгласами они бросились навстречу и, подхватив меня на руки, понесли по знакомой дороге. Едва мы достигли таверны, как из нее выскочил и сам хозяин, Силк.
— Кратон! — с волнением обратился он ко мне. — У меня первый раз такой богач! Он за жареное седло заплатил целый дарик!
Силк раскрыл кулак, и у него на ладони засветилась золотая лужица. Это была монета, недавно введенная царем персов Дарием Первым. Одной такой монеты хватило бы на месячный наем гоплита с полным вооружением.
— Я не верю своим глазам! — воскликнул Силк и, спрятав монету, сказал: — Он ищет Кратона Милетянина! Я спросил, кто отец этого Кратона, ведь у нас в городе не один Кратон. А он сказал, что не знает, кто твой отец, но ищет того из них, который был слугой Пастыря.
И тогда я понял, что мои стариковские глаза все же не обманули меня и орел — орел великих Ахеменидов — появился у меня над правым плечом неспроста.
Чужеземец сидел за отдельным столом, у самого очага. Его богатое персидское одеяние темно-синего цвета с золотым шитьем отбрасывало блики, словно спокойное море в ясный полдень.
Силк сам вызвался быть моей опорой, довел меня до стола и, подходя к гостю, все кланялся, так что меня качало из стороны в сторону, как в лодке.
Когда я сел за стол, мы посмотрели друг другу в глаза. Несомненно, передо мной был перс: прямое лицо, светло-серые глаза и золотистые волосы. Однако не черты его, а скорее движения рук, плеч и торса (а затем, как я приметил, и манера есть) выдавали в нем примесь скифских кровей. На вид можно было дать ему немногим больше тридцати лет. Он обратился ко мне на арамейском:
— Итак, ты — Кратон. Здравствуй!
— И я желаю чужестранцу здоровья и спокойных дорог,— с осторожностью ответил я, — Но имени его не знаю.
— Мое имя ничего не скажет Кратону, слуге самого Пастыря,— с улыбкой сказал незнакомец.
— Значит, мне должен быть известен тот, кто тебя послал,— заметил я.
Перс отвел взгляд к огню и некоторое время задумчиво смотрел на пламя.
— Да,— тихо сказал он по-персидски, — Азелек.
Сердце чуть не выскочило у меня из груди прямо на стол, превратившись в блюдо, поднесенное персу. Я с трудом перевел дыхание, и, раз уж поверил своим глазам, ничего не оставалось, как только поверить теперь и ушам.
— Она жива?! — Я невольно заговорил на персидском наречии, и мое волнение чудесным образом улеглось.
Перс оторвал взгляд от огня.
— Нет,— по-скифски резко качнул он головой, — Ее давно нет в Царстве живых. Но я послан ею.
Он надолго замолк, и я тоже хранил молчание.
— Значит, ты готов, Кратон из Милета? — спросил перс, когда молчание переполнилось тревогой.
— Если боги желают вернуть мне молодость... и ногу, то готов,— был мой ответ.
Взглянув на мою «колонну», перс широко улыбнулся:
— То-то я заметил, что в Эктабане не хватает одной такой.
— То, чего там не хватает, подарено мне Камбисом, сыном Пастыря,— не желая шутить на эту тему, сказал я.
Действительно, царь персов Камбис лично распорядился выделить для меня, калеки, молодой кипарис из дворцового сада.
— Значит, ты, Кратон из Милета, готов исполнить последнюю волю Азелек? — сказал перс, перестав улыбаться.
— Последнюю волю? — изумился я, но размышлять над ответом мне вовсе не требовалось.— Если боги дадут мне силы...
— Ахурамазда даст тебе силы, Кратон! — вздохнув с облегчением, проговорил перс. — Азелек хотела, чтобы ты, Кратон, написал о том, как умер Пастырь.
— Как умер Пастырь?! — несказанно удивился я, — Но ведь об этом знают все.
— Не лги, Кратон,— тихо проговорил перс. — Правду знаешь только ты.
Знал ли я правду?
Шум битвы раздался в моих ушах. Я услышал свист стрел и вопли умирающих. И увидел стаи тех скифских стрел, облака пыли и песка, окровавленные лица бессмертных, увидел вражеских коней — тысячи и тысячи — табуны, обрушившиеся на нас, как горный обвал. И я увидел то предательское копье. И увидел глаза Пастыря, его голубые, как небо над горами, глаза. Он спокойно смотрел на то копье, летевшее прямо в его грудь.
— Ты знаешь правду, Кратон, — донеслось до меня.
И вдруг я увидел совсем иную картину. То была ночь, и в свете факелов ярко сверкали глаза Пастыря. Он стоял прямо передо мной, в трех шагах, одетый как эллин, а по персидским меркам — просто раздетый. В одном легком хитоне и без анаксарид. В его глазах не было гнева и беспощадной ярости, хотя перед ним стоял Кратон, подосланный к нему из Милета наемный убийца. Вокруг на дощатом полу царского дворца в Пасаргадах валялись трупы, стыли лужи крови, и я сам был весь изранен. В тот миг решалась моя судьба. Один стражник щекотал мне копейным острием кожу над кадыком, а еще двое тихонько жалили меня копьями в пах и печень. Пастырь пристально смотрел на меня. И вдруг мы оба одновременно расхохотались, и я порезал-таки шею о копье, но не почувствовал боли.
— Молодые многого не понимают,— вновь донесся до меня голос перса, — Они спрашивают, как мог великий царь, который властвовал над царями и странами, потерять свою жизнь
