У меня есть одна штука, почему я до ста лет доживу: я очень играть люблю.
Федя М., 4 года
* * *
Игра всерьез
– Что у меня в руках? Пластилин? Согласна. Это действительно пластилин. Но необычный, с секретом. В нем спрятан слон. Вот, кажется, его уши. А вот я нашла хобот. И ноги появляются. Какой ленивый слон! Еле освободил свои задние ноги. Ну, наконец-то! Поздоровайся-ка с ребятами. (Слон склоняет пластилиновое ухо.) Что-то он грустный. Хорошо бы ему заиметь друга. Иди-ка, слон, проверь у ребят в коробках, не спрятался ли там кто-нибудь.
Дети прикладывают пластилин к уху и слышат стон замурованного слона. Вслед за мной они неверными, слабыми пальчиками вытягивают хобот. Он отрывается, и я предупреждаю, что желательно все-таки обращаться со слоном осторожно, не причинять ему боли.
В четыре года ребенок способен вовлечься в любую игру и переживать ее подчас глубже и серьезней, чем реальную жизнь. Для детей, которые еще и шарика толком не умеют скатать, вылепить слона – дело нелегкое. Из-под пальцев выползают диковинные звери, имеющие со слоном далековатое сходство. Но дети уверены, что это слон. Они показывают друг другу свое сокровище и радуются: «Слон появился!»
Но что скажут папы и мамы?
– Может, это кошка? – робко интересуется мама восторженного мальчика.
– Да нет же, это слон. Я его нашел.
– А… – тянет мама и, оборачиваясь ко мне, шепчет: – У него одни фантазии. Нарисует загогулину, а наплетет с вагон, – говорит она, превращая на глазах сына «слона» в лепешку.
– Что ты сделала! – кричит мальчик. – Зачем ты смяла?!
– Он лег спать, – утешаю я мальчика. – Придешь домой, откроешь коробку и поможешь слону проснуться.
– Слоны сплющиваются, когда спят? – с надеждой спрашивает мальчик.
Макет
Полутемная комната. Над огромным столом – оранжевый китайский абажур с шелковыми кистями. За окном бушует ветер. А здесь тепло, от белой кафельной печи струятся волны теплого воздуха. Но что самое интересное – на столе лежат комки коричневого шоколада. Я украдкой облизываю тот, что ближе ко мне. Безвкусный.
– Это пластилин, – объясняет воспитательница. – Сегодня мы будем лепить.
– Лепить? Я не умею лепить.
– А ты посмотри, что другие делают.
Смотрю. Другие отщипывают от больших кусков малюсенькие, возят ладонями по столу, и из-под них выползают тонкие змеи. Я отщипнула от большого кусочка маленький и принялась его раскатывать.
– Получилось!!!
На мой крик прибежала воспитательница и похвалила меня.
– Ну и что, – говорит девочка, сидящая со мной по соседству.
Я ногтем разрезаю змее рот, нажимаю внутри пальцами.
– Язык.
– Это жало, а не язык, – поправляет девочка.
Мне все равно. У меня настоящая змея. Вот так.
И началось: я слепливала все со всем: камень с ватой – получалась голова с волосами или с бородой, как посмотреть; палки с шариками – получались цветы, бутоны; флаконы из-под духов с пластилиновыми кругами – получался человек без рук, без ног.
– Ее кто-нибудь учил? – интересовались гости, разглядывая мои изделия.
– Нет, это она сама, – отвечали гордые родители.
Наверное, в тот момент я светилась, как фосфорные бусы во тьме.
И еще одна история.
В Баку на соседней с нами улице располагался исторический музей. Впервые мы пошли туда с тетей Марой, попросту Маркой. Мне было пять лет, а тете – десять.
В больших просторных залах стояли стенды с фотографиями раскопок в Старом Городе. Холодно, скучно и неинтересно.
– Нечего было увязываться, – цыкнула на меня Марка.
Я обиделась и пошла в другой зал. Там-то и ждало меня чудо.
За стеклом, в нише, сидели два маленьких сапожника (в Баку они назывались «башмачники») и пытались вбить маленькими молоточками микроскопические гвозди в подошвы.
Я стояла, как вкопанная, и ждала, когда же старички-сапожники в каракулевых папахах, с настоящими усами и в настоящей одежде, вобьют, наконец, гвозди в подошвы, но они не шевелились.
– Как это сделано? – спросила я Марку.
– Почем я знаю, – отозвалась она, и эхо повторило: «почем я знаю?»
А вот и наш вечерний бульвар с фонарями у центрального входа. Настоящий бульвар, с фонтанами, фуникулером и светящимися огоньками.
– Это макет, – объяснила Марка, – ничего особенного. Все настоящее, только маленькое.
С тех пор меня не оставляла мысль о макете.
В это время в Баку открылось первое кафе-автомат для матери и ребенка. Мы пошли туда всей семьей.
Прямо при входе на стене были выпуклые стеклянные ниши, в них ярусами стояли тарелки с едой. Опустишь монету в щелку, нажмешь на кнопку, и один ярус опускается вниз. Перед тобой – тарелка с кашей. Меня это потрясло.
Дома я принялась сооружать кафе. Дня три я лепила столы, стулья и посетителей в разных позах. Но как же сделать автоматы? Люди были в размер мизинца, значит, автоматы должны быть величиной с ноготь. Это была скрупулезная работа!
У меня вышел макет. И дело не в том, что все было маленьким, – мне удалось передать остановленность движения: кто-то поднес ложку ко рту и замер, кто-то отодвинул стул, чтобы сесть, и застыл на месте…
Период освоения мира через лепку был, наверное, самым счастливым в жизни. Он кончился в восьмом классе Суриковской школы. Мы лепили череп, он стоял на станке в центре класса. Нужно было не перелепливать, а «прочувствовать форму и передать ее конструктивно». Делать нечего – я набрала глину и стала ковырять в ней пальцем. Мысль о том, что в каждом из нас, под кожей, находится эта костлявая штуковина, отравляла всякое желание лепить.
– Не так лепишь, отойди, – чья-то рука отпихивает меня от станка. Чужие руки быстро лепили череп. Чужие уста произнесли тираду о том, что к скульптуре надо подходить конструктивно.
Я попробовала следовать этому совету, тоже не годится.
– Ближе к натуре, не выдумывай. На композиции сочиняй что хочешь, а здесь надо изучать пропорции.
Но и на композиции посочинять не удалось. Оказывается, в скульптуре главное цельность, в ней нет места неоправданным пустотам. Компоновать фигуры нужно так, чтобы они не смотрелись разобщенно. Цельней, цельней, цельней, обобщенней, обобщенней, обобщенней! А мне нравились макеты, где все было необобщенное, а настоящее, только маленькое.
Годы учебы принесли свои плоды. Вылепленная с натуры обнаженная девушка крепко стоит на ногах, копия «Дискобола» – один к одному, многофигурная композиция на свободную тему к шестидесятипятилетию советской власти не имеет в себе «неоправданных пустот».
А на душе пустота. Вполне оправданная. Словно бы руки мои оглохли. На помощь пришли дети. Стоило мне войти в класс и притронуться к пластилину, и он заговорил. Мы слушаем его – и лепим.
Как придумываются уроки
До школы семь минут ходу. Семь минут на размышления. Семь минут на погружение в иное пространство. Попалась по дороге гайка, как не поднять? Это не просто гайка, а для чего-то нужный предмет. Можно сделать корону царю железа, браслет – красавице, пустой живот… Красивый кленовый лист, с охристыми прожилками. А вот еще и еще. Я спешно собираю листья. В детстве я лепила на них картины, украшала всякими загогулинами. Увы, ни одна из работ не дожила до сегодняшнего дня – листья потрескались, пластилин с них попадал…
Листьев хватает на две группы. Дети лепят – я наблюдаю. Одни скатывают тонкие цветные колбаски, делают из них круг и налепляют его на лист, и только после этого начинают думать, а что же внутри этого круга слепить. Другие, наоборот, начинают лепить от центра, движутся по разветвлениям листа, иные лепят, не принимая во внимание форму листа, как на картонке.
Конец ознакомительного фрагмента.
