…Свет с трудом проникал в маленькое пыльное окошко чулана. Саша смотрел, как серые лучи выхватывают из мрака то высокие отцовские сапоги для рыбной ловли, то ящик со старыми, еще бумажными книгами, которые уже давно пришли в негодность, а выбросить рука не поднималась, то мешок с игрушками Саши, который убрала сюда еще мама, когда сын пошел в школу. Саша лежал на полу, вслушиваясь в нестерпимую боль во всем теле, и пытался понять, что же ему делать дальше.
Табуретка все-таки вырвалась из-под ног, и он повис в петле, захрипев и забившись от боли и ужаса. Мелькнула мысль о том, что рыжая дрянь победила — но тут веревка, много-много лет пролежавшая в чулане и успевшая подгнить, подвела мачеху и оборвалась. Саша рухнул на землю и, жадно глотая воздух, понял, что еще повоюет.
— Ах ты ублюдок!
Сияющая сковородка мачехи — она предпочитала готовить еду самостоятельно, без использования кухонных роботов и нанофабрикатов — ударила Сашу по лицу. Нос противно хрустнул, а мачеха ударила еще, и еще. Скрывать свое разочарование она не собиралась.
— Паскуда малолетняя! Ну ты получишь у меня!
Куда подевалась рафинированная красавица, в обществе которой Максим Торнвальд блистал в высшем свете столицы! Сейчас это была растрепанная злобная бабища, у которой вместе со злополучной веревкой оборвались все планы.
— Помогите! — крикнул было Саша, но вместо крика у него вышел булькающий хрип. Новый удар; Саша показалось, что голова сейчас расколется. Кровь из рассеченной брови заливала глаза.
— Кричи, кричи, — прошипела мачеха. — Громче кричи, хрен тебя кто услышит.
Ну конечно, подумал Саша, она включила шумоизоляцию на дом. Хоть обкричись, никто не придет… Мачеха нанесла еще один удар, и Саша рухнул в спасительную темноту.
Итак, он заперт в чулане, а на теле живого места нет, словно он превратился в сгусток пульсирующей боли. Саша дотронулся до носа, и боль вспыхнула яркой белой звездой с острыми лучами. Отец придет с работы и отведет Сашу в клинику, а когда они вернутся домой, то этой дряни тут уже не будет. Уволокут ее в участок, в камеру, будет знать свое место…
Саша глухо застонал и едва не рассмеялся от внезапного понимания, что никогда ничего такого не случится. Мачеха для этого слишком умна. Она наверняка давным-давно приготовила для отца совершенно правдоподобную историю, в которой кругом виноват один только Саша, а она, как обычно, была к нему очень добра, стараясь подружиться с сиротой и заменить ему мать… А отец, который в последнее время и так не слишком ласков со старшим сыном, будет полностью на ее стороне. Кадетский корпус, о котором Максим Торнвальд обмолвился пару дней назад и о жестоких порядках в котором ходили самые невероятные слухи, станет для Саши новым домом, а в его прежней комнате поселят новорожденных близнецов. Все.
Серые лучи скользили по завалу вещей в чулане. Вот удочка, которую Саше подарил дедушка, вот старый плюшевый медведь с одним глазом, с которым еще отец играл, вот складной мангал для поездок на природу, а вот рукоять старинного топора, которым прадед, предпочитавший столице пасторальную сельскую жизнь, рубил дрова для камина… Мачеха не знала, что в чулане есть топор. А Саша знал.
…потом он почувствовал озноб и, выронив из ослабевшей руки окровавленный топор, соскользнул на ковер и съежился, пытаясь удержать тепло. Накатившая волна одиночества и пустоты была тяжелой и душной, словно ватное одеяло; Саша провел ладонью по щеке, смахивая слезы, и произнес:
— Телефон. Связь с полицией.
Раздался мелодичный звон соединения, и в комнате прозвучал уверенный мужской голос.
— Лейтенант Петренко, дежурная часть, слушаю вас.
— Меня зовут Саша Торнвальд, — промолвил Саша и не услышал себя. — Васильевский остров, шестая линия, дом восемь. Приезжайте, пожалуйста, поскорее.
— Что случилось, сынок? — встревоженно спросил лейтенант. Саша шмыгнул носом и ответил:
— Приезжайте скорее. Я убил свою мачеху.
Приехавшая полиция первым делом сняла с него побои и оценила полосу от веревки на шее. Саша безучастно рассказал им обо всем, что случилось днем и случалось раньше, и с тем же равнодушием подписал свои показания. Скрывать ему было нечего. Тело мачехи забрали в морг, а Сашу повезли в судебное отделение. Один из полицейских, смотревший на замордованного подростка с искренним сочувствием, сказал, что статью дадут легкую, и после всего, что ему пришлось пережить, Саша отделается подростковой психиатрической клиникой или детской колонией. Три года максимум. Саша слушал полицейского и думал, знает ли уже отец обо всем, что случилось.
Отец Гнасий был прав, не догадываясь о своей правоте. Шани прекрасно все помнил. Сейчас, сидя в кресле возле камина, он впервые в жизни захотел напиться так, чтобы забыть минувшее навсегда, вычеркнуть из памяти и никогда не вспоминать ни взгляда отца в зале суда, ни вынесенного приговора, ни ссылки сюда — на самую окраину вселенной. За окнами шел дождь, и мутные желтые глаза фонарей напрасно таращились сквозь водяную сеть, силясь разглядеть хоть что-то.
И чем еще заниматься в такую погоду, кроме выпивки и воспоминаний?
Шани поднялся с кресла и энергично повел плечами. Трактирщик внизу наверняка еще не спит, и у него найдется пара бутылей крепкого. Чтобы хотя бы на время скрасить существующее положение вещей, этого хватит с лихвой.
* * *
Выпускной курс академиума инквизиции в составе шестерых бойких, энергичных и самоуверенных молодых людей с увлеченностью и искренним пылом допрашивал ведьму. Судя по звукам, доносившимся из допросной, к дыбе прибегать не пришлось: ведьма предпочла развязать язык сразу же, при первом взгляде на пыточные инструменты. Шани присел на табурет в предбаннике и, незамеченный, стал слушать. Речь шла об оргиях на шабаше, и Шани невольно пожалел о целомудрии своих воспитанников, что внимали таким речам, которым место разве что в борделе.
Впрочем, молодые люди не жаловались, а с интересом ловили каждое слово.
— И тогда демон разложил меня на навозной куче, — повествовала ведьма с интонациями, что сделали бы честь ведущей театральной актрисе, — и отъестествовал самым жестоким образом. Дважды. А срамной орган у него был в четыре локтя длиной!
Юные инквизиторы дружно присвистнули и удивленно зашептались. Шани прикинул: такой орган доставал бы ему до щиколотки. Смешно. Он поднялся с табурета и прошел в допросный зал. Дыба действительно не использовалась: ведьма упоенно рассказывала о своих приключениях, будучи просто прикованной к стене — естественная поблажка для тех, кто желал чистосердечно и искренне сознаться в грехах.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
