Все мысли покинули его, кроме одной: добраться до своей находки – вопреки всему – кошмарам из темноты, одиночеству, холоду! Ни секунды не думать ни о каких бегущих сюда тварях! Не подпускать к себе страх! Бить проклятый камень, пока они не пришли, – и будь что будет!
Его руки гудели от напряжения, а спина покрылась потом. Воздух вокруг звенел, наполнившись забытым бодрящим запахом, – так пахнет в саду в прохладный весенний вечер после грозы. Сумрак рассекли тонкие фиолетовые спирали. Не было времени разбираться, кажется это ему или происходит на самом деле. Впервые за долгое время Одд почувствовал, как его грудь расправляется, наполняясь силой, а ноги готовы бежать без устали хоть до края мира…
Очень скоро кирка выломала большой кусок крошащегося, как труха, камня, и к ногам мальчика в очистившуюся от мути воду упал тяжелый металлический предмет, похожий на булаву. Одд бросил кирку, упал на колени и выхватил его из воды. Уже наплевав на слизняков, орков и страх, он принялся вертеть в руках и рассматривать удивительную вещь, которой тут просто не могло быть.
Булава была тяжелой и настолько холодной, что металл сразу покрылся пленкой белого инея. Одд поднес ее к огоньку тусклой горняцкой лампы. Огонек, сочащийся с фитиля, защелкал вблизи находки и подрос вчетверо, вытянувшись в яркую зеленую струйку света. Все, что происходило сейчас, было удивительным и неправдоподобным, как во сне. Время казалось почти застывшим, а все чувства обострились. Казалось, достаточно хорошенько прислушаться, и услышишь, как медленно оседают горы.
Вся рукоять булавы была разделена на множество тонких дисков и испещрена знаками – квадратами и треугольниками, сплетающимися в едва различимые цепочки. На вид она была абсолютно целой, и только у одного диска не хватало точно половины, словно кто-то вынул ее, отломив по линейке. Одд легонько ударил булавой о черенок кирки, и из щели на ладонь высыпался мелкий коричневый песок, пахнущий застоялой водой.
Сзади в темноте послышался топот, а в голове снова раздавалась тихое хлюпанье слизняков: «Здесь… здесь… идите… убейте».
Готовность к битве пронзила его словно искра. На мгновение Одду показалось, что это уже не сам он стоит по голень в ледяной воде, грязный и одетый в лохмотья, но другой, новый и сильный человек, всегда скрывавшийся где-то глубоко внутри.
Рукоять уверенно легла в руки, и Одд почувствовал небывалый прилив сил. Он повернулся, держа оледенелую булаву как свое верное оружие, готовый нанести удар по любой твари, которая выпрыгнет на него из темноты.
Мальчик понимал, что орки нападут толпой, и ему вряд ли удастся долго размахивать булавой – но тот из них, кто окажется самым быстрым, об этом очень сильно пожалеет. Годы работы в шахте научили Одда точно и сильно бить по камню. Голова орка ведь не прочнее камня, так? Значит, первому из них крупно не повезет сегодня!
В узком проходе мелькнули тени. Кто-то с плеском пробежал по натекшей с потолка луже. В зеленом свете ожившей лампы блеснули сощуренные глаза с роговыми выростами вместо бровей. Затем еще и еще за спиной несущейся на Одда твари.
Мальчик глубоко вдохнул и замахнулся сплеча, округлив спину. Все мысли исчезли из его головы, кроме одной: «Стоять до смерти!»
Орков было не меньше четырех. По крайней мере, столько он разглядел за долю секунды перед ударом. Впереди, пригнувшись, двигался самый крупный – на голову выше мальчика и гораздо шире него. Видимо, Одда считали важной птицей и за ним послали охранника посильнее. Трое других были заметно мельче и тощими, как болотный тритон, – такие обычно слонялись туда-сюда в подземельях, роняя слюни и размахивая плетками над головами пленников.
На мгновение большой орк в ржавом дырявом шлеме и грязной набедренной повязке остановился, а потом взвыл, оскалившись, протянул лапы к лицу Одда и бросился на него.
В эту секунду Одд перехватил булаву поудобнее для удара и нечаянно провернул пальцами один из дисков на рукояти…
Пещера взорвалась ярким светом и исчезла.
Какое-то время перед глазами Одда был только этот ослепительный свет, грозящий разорвать голову на куски. И тишина. Абсолютная. Мягкая, как войлок.
Потом перед глазами медленно проступили плавающие размытые тени. Еще немногим после воздух наполнился уханьем совы и резким запахом ночного мокрого луга.
Одд стоял на лесной поляне, пригнувшись и готовый к удару, который, как оказалось, так и не успел нанести своему врагу. Над верхушками деревьев бледная луна тревожно ощупывало небо.
Прямо перед мальчиком вытянулся, словно застывший в прыжке, орк в дырявом шлеме – тот самый, что секунду или вечность назад бросился на него в шахте. Лапы с когтистыми пальцами твари тянулись к его лицу.
Одд сжался в комок, уперся ногами в землю и не стал ждать, пока орк придет в себя, – он закричал и со всего маха ударил его тяжелой булавой по виску, пока тот не кинулся на него. Ржавый шлем отлетел далеко в сторону, а грязное мешковатое тело рухнуло в густую траву… Он ведь предупреждал, что первому, кто приблизится, сильно не повезет!
Далеко когда-то
Все произошедшее полностью лишило Одда сил. Он опустился на траву, где стоял, и провалился в глубокое тревожное забытье, очнувшись только глубокой ночью от холода и от того, что кто-то назойливо чирикал возле уха. Прямо над ним на конце склоненного колоска устроился громадный кузнечик, издавая свою зубодробительную песню, которая может вдохновить только таких же голенастых скакунов, как он.
Выше раскинулся бескрайний купол черного неба с проседью, и мальчик в первые секунды даже подумал, что вновь оказался под землей. Но его лицо обдувал свежий ветерок, а вокруг шумел, шелестел, посвистывал и кудахтал ночной лес. Травами и цветами пахло так, что в голове взрывались фонтаны искр.
Нет больше никакой шахты! Осталась позади, где-то там, куда нет возврата!
Одд перевернулся на бок, подтянув колени к животу, и представил себя дома, лежащим в кровати под одеялом из утиного пуха. Еще чуть-чуть, и сквозь приоткрытую дверь спальни послышатся неразборчивые голоса родных – отца, матери, бабушек, устроивших чаепитие после долгого дня, когда все дела переделаны, а дети легли спать. Гладд беспокойно ворочается в постели и что-то бормочет, расталкивая подушки: никак не может заснуть. Наконец его терпение лопнуло: одна из подушек летит прямо в голову Одду, притихшему, вслушивающемуся в дыхание большого дома, ждущему, что брат вот-вот начнет веселую полуночную возню. Потом на шум игры придет мать или одна из бабушек, а может, и отец (что, конечно, гораздо хуже) неожиданно распахнет дверь и рявкнет на сыновей густым басом. Он-то, наверное, даже не понимает, что сам является частью игры, в которой взрослые – страшные чудовища, а они с братом – ловкачи-разбойники, водящие всех за нос…
Полежав еще немного в мягких объятиях травы, он понял, что чертовски голоден, но еще больше мучается от жажды. Воды просило все его тело. Ему хотелось сейчас броситься в холодное озеро, напиться из него и плыть, плыть куда-то, не различая берега, пока не оставят силы и он, перевернувшись на спину, не повиснет в колышущейся прохладе, глядя в ночное небо…
Одд сделал над собой усилие, вспомнил про свою находку и нашарил ее холодную рукоять подле ноги, встал, справившись с головокружением и сделал шаг – и тут же наткнулся на мертвого орка. Отвратительная тварь, продолжая скалиться, валялась, растянувшись в траве. Рядом с ней лежал смятый от удара ржавый шлем.
Одду стало противно оставаться здесь, и он бросился с холма в сторону ближайшей лесной прогалины, надеясь поскорее выйти к ручью или озеру. Ему хотелось убраться подальше ото всей этой истории, отдохнуть и набраться сил в безопасном месте.
Повсюду, насколько хватало глаз, его обступал густой лес. Травы, по которым бежал мальчик, были высокими и сочными. То и дело из них вспархивала напуганная куропатка или, высоко подпрыгивая на сильных лапах, убегал серый ушастый заяц.
Бежать вниз вдоль пологого склона было легко, и вскоре Одд заметил впереди блеск небольшого лесного озера. Выйдя к нему, он сбросил свою оборванную одежду, пошатываясь, пробрался сквозь камыш на открытое место, а потом долго плескался и фыркал в прохладной воде, пока не начал дрожать от холода. Как обычно, выходить из воды оказалось еще холоднее, чем сидеть в ней по шею, стараясь не шевелиться. Но и встретить утро, подобно лягушке среди прибрежных кувшинок, было бы уже слишком.
Одд выбрался, скользя на илистом дне, затем выстирал как мог штаны и рубаху, развешал их на кустах и сам устроился рядом на траве, прижав колени к груди от холода. Все равно сидеть и дрожать вот так на свободе было несравненно лучше, чем засыпать в подземелье рядом с десятком таких же, как он, измученных оборванцев под крики и сопенье орков.
