Проходит время, и вот наконец и я слышу от инструктора долгожданную фразу:
— Полетите самостоятельно. Справитесь?
Хриплым от волнения голосом я говорю, что, конечно, справлюсь, но, видно, не особенно уверенно звучат мои слова. Снопков испытующе смотрит на меня, однако своего приказа не отменяет.
— В полете не нервничайте, — говорит он, — делайте все так, как и со мной. Приземляясь, не старайтесь посадить машину обязательно на три точки, можете опустить на колеса.
Он помогает мне запустить мотор. Механик Дима Матяж, вращая винт, командует:
— Контакт!
— Есть контакт! — кричу я.
Снопков повернул «пускач» — пусковое магнето. Мотор заработал. Сходя с плоскости, Снопков хлопнул меня по спине и кивнул: давай, мол, смелее.
Я пробую мотор на больших оборотах, затем выруливаю на старт, поднимаю руку — прошу разрешения на взлет. Стартер вытягивает белый флаг в направлении взлета. Плавно даю газ, и самолет начинает разбег. Дальше все идет так же гладко, ровно и хорошо. Я в воздухе. Набираю высоту. Впереди нет инструктора. На мгновение появляется тревожная мысль: «Как же я без него? Один в воздухе. А что, если...»
Но беру себя в руки и стараюсь выполнить полет лучше, чем делал это с инструктором... Кажется, все удается. Во мне поднимается гордость: я летчик, я сам, один вожу машину!
Посадку произвожу по всем правилам и, выключив мотор, выпрыгиваю на землю. Докладываю Снопкову:
— Курсант Некрасов... — Но меня прерывают и Снопков и товарищи своими поздравлениями.
Когда все немножко успокоились, Саша спросил меня, показывая на небо:
— Ну, как там одному?
Я, пожав плечами, постарался ответить как можно небрежнее:
— Будто ничего!
Брат смотрел на меня с восторженной завистью. Но несколькими днями позднее вылетел самостоятельно и он.
Так определилась наша судьба — мы стали летчиками.
Дома по-прежнему не знали о наших авиационных делах. Мы продолжали летать, совершенствовались и, нужно сказать, что по молодости да и лихачеству допускали иногда возмутительные поступки. Так, например, однажды Пронин ухитрился пролететь на «У-2» вверх колесами. Его за это строго отчитали, а затем отстранили на несколько дней от полетов. А что может быть для летчика тяжелее?
Однако этот урок нам с Сашей не пошел на пользу. Как-то мы летали вдвоем. Саша — за пассажира. Я выполнил упражнение и взял курс на город. Прилетев к нашему дому, что около завода «Энергомаш», я сделал над крышей несколько фигур высшего пилотажа и вернулся на аэродром. Об этом никто из отряда не знал, и нам все сошло. А за ужином мать начала рассказывать, что, мол, сегодня она видела, как какой-то сумасшедший кувыркался над домом, чуть трубу не сбил и сам чуть не убился.
Саша уткнулся в тарелку, весь покраснел и, не выдержав, фыркнул, расхохотался. К нему присоединился и я. Тут уж пришлось нам все рассказать. Мать в ужасе, отец мрачно смотрели на нас. Когда прошли первые минуты растерянности, отец сказал:
— Что нас обманывали — нехорошо, стыдно, сынки. Но раз уж взялись за такое большое дело — доводите до конца. Да смотрите, нашу фамилию не позорьте!
Мы радостно обещали отцу, что его наказ будет выполнен. Тут же решили другой вопрос: коль уж определился наш жизненный путь, то надо подумать и о работе. Учеба сейчас будет продолжаться в аэроклубе, затем — военное летное училище, а пока идем работать на завод. Там постараемся овладеть двумя-тремя специальностями — это всегда пригодится. Мы с братом как-то читали рассказ, как один летчик совершил вынужденную посадку в пустыне. Но так как он прежде работал слесарем и токарем, то сумел сам отремонтировать машину и спас себя и самолет. Думаю, что этот рассказ сыграл некоторую роль в нашем решении.
И вот мы ученики на заводе «Энергомаш». Встретили нас здесь очень тепло. На этом заводе существует замечательная традиция — заботиться о молодежи, выводить ее на дорогу большого мастерства. Очевидно, эта традиция идет с тех пор, когда завод только закладывался, когда в числе его строителей было немало комсомольцев, молодежи. Многие из них затем стали опытнейшими рабочими, мастерами, командирами производства. Вот они-то так внимательно и относятся к молодым. Я это испытал на себе. Поручили мне, помню, нарезать шестерни. Работа сложная, ответственная. Фрезеровщик Николай Иванович Строт по-отцовски передавал мне свой опыт, за моим производственным ростом внимательно следил мастер фрезерной группы Дубровский. Не прошло и пяти месяцев, как я уже перешел на самостоятельную работу. То же самое и у Саши, который стал шлифовщиком.
Появились у нас новые товарищи. Все ребята боевые, горячие — настоящие комсомольцы, которые всей душой, всем сердцем любили свой завод. Меня избрали комсоргом цеха. Мы регулярно выпускали стенную газету «За труд», часто проводили комсомольские субботники по уборке цеха и территории около него. К нам всегда присоединялась молодежь всего завода, и работа кипела. А ведь хорошо известно, что человек тогда хорошо, производительно работает, когда он трудится рука об руку с коллективом. Тут уж действует принцип: все за одного, а один за всех. И разве позволишь себе плохо или с прохладцей работать! Жмешь так, что и на сердце весело!
Однажды в цех ко мне зашел Гоша Старостин и кивнул на Доску показателей:
— Это ты?
А там моя фамилия и против нее цифра — 240 процентов. Внимание товарища было приятно. Я рассказал ему, как работаю, показал в действии зуборезный станок. Мы вспомнили школу, школьных товарищей. После этой беседы Гоша тоже поступил на завод.
Работая и продолжая заниматься в аэроклубе, мы с Сашей все чаще и чаще поговаривали о военном училище. Но однажды чуть не испортили себе всю свою будущность. Как-то, готовясь к полету, мы решили поменяться в воздухе кабинами и каждому поуправлять самолетом из кабины инструктора. Набрав высоту в тысячу метров, я вылезаю из своей кабины и держу ручку управления, стоя одной ногой на левом крыле, а Саша вылезает на правое крыло. Встречный ветер словно хочет нас сорвать с плоскостей. Нужна большая сила, чтобы сделать два шага к передней кабине. Медленно тянется время, а силы тают. Но вот наконец Саша в моей кабине берет управление, а я привязываюсь в передней, и мы начинаем пилотаж. Выполнив задание, вновь меняемся местами и возвращаемся на аэродром.
Кажется, никто не заметил нашей воздушной акробатики, а вернее говоря, лихачества, хулиганства! Но Саша не вытерпел и рассказал о нашей проделке товарищам. Затем все стало известно и начальству. Нам был такой нагоняй, что лучше и не вспоминать. Мы боялись, что нас отчислят из аэроклуба, но после строгого наказания нам запретили с братом летать вместе, а мы дали себе слово никаких фокусов в воздухе больше не проделывать. И мы сдержали это слово.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
