Наличие драмы в комедии (как в античных трагикомедиях) в кинематографе было с самого начала. В фильмах Ч. Чаплина присутствие драмы является визитной карточкой великого комика. Исследователи творчества Чаплина считают, что на него большое влияние оказал французский комик Макс Линдер, которому Чаплин посвятил один из своих фильмов. Линдер осуществил переход от элементарного комизма погонь, пинков и падений к поискам комедийной характерности, бытовым и психологическим зарисовкам.
Подобный взгляд на комедию, для которой характерны не столько путаница персонажей и смешные трюки, а драматические сюжеты, отчетливо виден в замечательных итальянских кинокомедиях [58,59]. Они наполнены настоящей страстью, драмой, они жизненны, реалистичны, пронзительны.
Драматические комедии отличает то, что в них одновременно присутствуют смешное и грустное как некий обязательный баланс человеческого бытия («Полусмешных, полупечальных…»). Известный американский актер Джек Леммон говорил: «Довольно сложно написать хорошую драму, гораздо сложнее написать хорошую комедию, а сложнее всего – написать драму с комедией. Чем является жизнь».
Вопрос о соотношении драматичного и комедийного в фильме, чего там должно быть больше и в какой мере, по-моему, целиком зависит от режиссера, но то, что в хорошей комедии должна присутствовать драматическая составляющая – это бесспорно. Можно привести в пример комедию «Зануда» (1973 г., режиссер Э. Молинаро), или ее ремейк 2008 года, где Ф. Вебер, автор сценария, уже выступает как режиссер. Если бы в гостинице сосед киллера просто был бы каким-то непоседой или занудой, который не дает покоя снайперу, непроизвольно мешая тому выполнить задание, то это, конечно же, было бы забавно… Но когда сосед киллера хочет свести счеты с жизнью из-за того, что от него ушла жена, появляется драматизм, от которого все происходящее становится естественным и, как следствие, более смешным.
Тесную связь между драмой и комедией, между смешным и грустным можно заметить, читая о придворных шутах, с давних пор непременных спутниках правителей, призванных, вообще говоря, развлекать и забавлять высшее общество. Внешний комизм и идиотский «прикид» шутов сочетался с их наблюдательностью, иронией и остроумием, а «привилегированная» близость к царствующим особам давала им возможность критиковать, высмеивать как самих королей, так и их высокопоставленных подданных. Таким образом, соединение смешного и грустного в современных комедиях – это логичное продолжение давних традиций сатиры. И что-то мне подсказывает – юмор придворных шутов должен был быть не таким простецким, как средневековая клоунада на рыночной площади для простолюдинов.
Удивительное дело! Глядя на некоторых своих знакомых, я иногда с первой секунды не могу разобрать, плачут они или смеются – так схожи у них эти, казалось, противоположные эмоции. Актер БДТ им. Товстоногова Е. Лебедев («грустный комик» – так называли его в рецензиях) в телевизионной передаче демонстрировал интересный контраст эмоций. Он начинал смеяться, а через несколько мгновений – плакать. Поразительно было то, что этот переход эмоций был плавным и незаметным. Получалось, что смех и грусть – нечто единое целое. Сочетание серьезного и смешного присутствует не только в трагикомедиях. В «Поднятой целине», произведении весьма далеком от комедийного жанра, тем не менее присутствует смешной дед Щукарь. Читая печальный рассказ В. Гаршина «Надежда Николаевна», почти всегда начинаешь улыбаться, когда повествование доходит до одного персонажа: талантливого художника, постоянно рисующего в целях неплохого заработка только котов… В романе Л. Фейхтвангера «Иудейская война» священнику Иосифу, приехавшему в Рим (при Нероне) ходатайствовать об изменении приговора невинно осужденным во время беспорядков в Иудее, влиятельные представители иудейской общины советуют действовать через их земляка, самого популярного комика в столице империи. Причем, комедиант мечтает воплотить на сцене еврея Апеллу (известного шутовского персонажа), но сыграть его, вопреки расхожему представлению, «со всей скорбью и комизмом», придать образу трагикомизм… Во многих приключенческих фильмах непременно есть комедийный персонаж. Например, в «Мумии» (1999 г., режиссер С. Соммерс) эта роль отводится весельчаку и балагуру Джонатану (Джон Ханна). В сериале «Тени исчезают в полдень» (1971 г., режиссеры В. Усков, В. Краснопольский) есть немало смешных сцен с участием Тараса (прозвище «Купи-продай», Б. Новиков), которые смягчают драматическое повествование. «Бог разделил человеческую жизнь между смехом и слезами» – так пишет Ж. Амаду в романе «Большая засада». Кстати, в одном из его романов есть персонаж – незаменимая женщина на свадьбах и похоронах, которую он характеризует таким образом: «Где надо поплачет, где надо посмеется».
Подобно тому как в неподвижном объекте заключена огромная энергия, так и многие жизненные эпизоды содержат одновременно комедийный и драматический потенциал. Блокадник рассказывал, что осколок снаряда выбил ему глаз. Врачи вставили стекляшку, отдаленно напоминающую настоящий глаз. Искусственный «глаз» был страшно неудобным, и ему приходилось задирать голову, чтобы он не выпал. Однажды, проходя по палате, он чихнул и «глаз» выскочил. Вся огромная палата раненых просто тряслась от хохота. С какой реплики в спектакле «Несколько пролетов вверх» (в ролях: С. Мигицко, С. Паршин, И. Краско; режиссер Р. Овчинников, 2013 г.) начинается короткий рассказ фронтовика-танкиста о том, за что он награжден орденом? «– Наш механик напился и мы отстали от колонны…». В пьесе Дж. Пристли «Стеклянная клетка» в предисловии к сцене, когда герои появляются изрядно выпившими, автор настаивает на ее драматической интерпретации, хотя возможна и другая – комедийная. В фильме «Афоня» [18] драматичная сцена выяснения отношении с Тамарой (Н.Русланова) смешно прервется икотой главного героя (Л. Куравлев), который пьян. В фильме «Предложение» (2009 г., режиссер Э. Флетчер) молодые люди заключают фиктивный брак и таким образом возникает комичная путаница, неопределенность, но потом эта чисто комедийная ситуация ведет к драме: искренне любящие их ближние будут обмануты в своих ожиданиях. В спектакле «Графоман» Санкт-Петербургского театра им. Комиссаржевской (режиссер А. Баргман, 2014 г.), поставленном по произведениям А. Володина, инженер по технике безопасности, пишущий стихи, переживает, что их не печатают, а если и печатают, то только в журнале «Молодой колхозник». Его супруга из самых добрых побуждений «организовывает» ему переписку с якобы его почитательницей из Таганрога. Эта комичная ситуация, разумеется, перерастет в драму, когда супруг, рассорившись с женой, отправится в Таганрог…
Граница между серьезным и несерьезным очень тонкая. В фильме «Мы из джаза» (1983 г., режиссер К. Шахназаров) джаз-музыкант Константин Иванов (И. Скляр) размышляет о том, что необходимо найти «свое лицо», свой неповторимый стиль. Музыкант-пианист говорит об этом на полном серьезе. Тогда как следующая за этим фраза Степы (А. Панкратов-Черный) о том, что с завтрашнего дня «будем искать лицо» уже кажется смешной. По сравнению с размышлениями Кости, талантливого молодого человека, почти аналогичная реплика бывшего бродячего музыканта Степы вызывает улыбку. Потому что непрерывно и постоянно развивающийся в уме творческий процесс невозможно начать с завтрашнего дня, потому что Степа простоват для такой цели.
От драмы до комедии действительно один шаг, если перефразировать известную мысль Наполеона. Но природа взаимосвязи смешного и грустного скрывает немало загадок. Пересадка сердца человеку едва ли может вызвать улыбку. Но известие о том, что миллиардеру Рокфеллеру в шестой раз (начиная с 1976 года) пересадили сердце, уже совсем не выглядит в драматическом свете. Почему?
Повторы реплик, ситуаций, действий часто используются как художественные приемы в литературе и кино. Они несут массу функций: усиление психологизма, показ однообразной атмосферы, подчеркивание комизма ситуации… В повести Чехова «Моя жизнь» полный, здоровый, с красными щеками инженер Должиков, берущий «откаты» с подрядчиков, часто повторяет: «… Я обеспеченный человек, но, прежде чем мне дали дорогу… я ходил машинистом, два года работал в Бельгии как простой смазчик». Но и здесь много вопросов. Почему повтор почти безотказно вызывает смех? В советском фильме «Железный поток» (1967 г., режиссер Е. Дзиган) есть интересный эпизод. Для того, чтобы как-то вдохновить измученных боями в окружении солдат, командир приказывает поставить на патефон «что-нибудь для поднятия духа бойцов». Ставится пластинка, где два клоуна, хохоча всю сцену, здороваются друг с другом. «Здравствуй, Бим!», «Здравствуй, Бом!» – вот, собственно, две реплики, которые они повторяют. Казалось, ничего смешного, но вся армия через несколько минут уже трясется от хохота… Когда я посмотрел этот эпизод, то он мне не показался особенно достоверным. Прошло много лет, и я со своими друзьями (в 90-ых годах) попал в киноконцертный зал «Октябрьский» (Санкт-Петербург) на танцевальное степ-шоу Riverdance. Почти сразу стал ясен уровень труппы, танцующей ужасно. Танцоры плясали невпопад и выглядели страшно неловкими, словно из какого-то районного дома культуры. Сравнить их с труппами, которые приглашаются на церемонию «Оскара», было решительно невозможно. Но там был совершенно потрясающий комичный повтор. Пять первых танцев исполнялись под одну и ту же музыку совершенно одинаково: невпопад и с одними и теми же движениями. По-сути это был один и тот же танец, повторенный пять раз! После третьего танца на моем лице появилась улыбка, после четвертого – я уже смеялся, а в начале пятого танца захохотал, прикрыв лицо ладонью. В фильме Ф. Вебера «Папаши» есть несколько подобных повторов. Хозяин гостиницы, если он появляется в кадре, почти всегда получает по физиономии, а нескольким персонажам фильма регулярно режут костюмы в мелкую полоску. Если реплика из фильма «Железный поток» довольно банальна («Здравствуй, Бим!»), то комичный повтор в известной юмореске М. Жванецкого про раков использует отнюдь не простую жизненную альтернативу: большие, но дорогие или дешевые, но маленькие. Это, бесспорно, усиливает комичный эффект миниатюры М. Жванецкого.
