Жрецы вырвали у нас из рук тело и без промедления распластали его на жертвенном камне, выгнув грудью к небу, держа за руки и за ноги. Огненный жрец постоял над телом, шепча слова своего мрачного гимна, потом занес нож высоко над головой и с размаху вонзил его обеими руками в грудь мертвеца.
Когда лезвие вошло в грудь, тело задергалось, словно в смертельной корче, в руках державших его жрецов. Впрочем, они давно привыкли к подобным вещам — к этим конвульсиям еще живых и уже мертвых тел, — поэтому невозмутимо продолжали держать мертвеца, и нож поднялся и опустился снова.
Кровь не забила фонтаном, когда огненный жрец вынул сердце, — этот безжизненный кусок плоти он с презрением швырнул в Орлиную Чашу, даже не удостоив его взглядом.
Тело они оттащили за ноги к краю площадки, откуда скинули вниз, после чего, не проронив ни слова, вернулись к нам.
Все молчали. Шестеро жрецов смотрели на нас с Рукастым. Пейналь прищурил глаза с откровенным отвращением. Огненный жрец рассеянно стряхнул с ножа кровь, ее теплые капли попали мне на лицо и медленно потекли по щеке.
Я вдруг почему-то отчетливо ощутил пространство между нами и жрецами. Теперь, когда вспоротое тело этого человека было с таким пренебрежением выброшено, в этом пространстве не осталось ничего, кроме студеного вечернего воздуха да перепачканного кровью угловатого жертвенного камня.
Мы с Рукастым растерянно переглядывались.
Пейналь еще раз презрительно посмотрел на ступеньки, откуда его помощники только что сбросили тело, потом повернулся к нам.
— Вас ждет его участь, — прошипел он.
Даже не взглянув друг на друга, мы с Рукастым одновременно попятились. Я уже стоял на самом краю, и сзади была только пустота. Тревожный возглас за спиной напомнил мне о людях, ждущих на верхних ступеньках.
Один из жрецов направился прямиком ко мне. Потом он остановился и обернулся, растерянно вопрошая глазами пейналя. Для нас с Рукастым это был шанс.
Мой крепкий спутник метнулся в сторону и побежал вниз. Я последовал за ним, скользя ногами по липкому от крови полу, потом остановился, шатаясь на самом краю страшной лестницы. Площадь внизу — это священное пространство, которое называлось Сердцем Мира, — словно ходила ходуном. У меня закружилась голова, и когда я устремил глаза к садящемуся солнцу, его багровое кровавое сияние окончательно затуманило мой взор.
Ничего не видя перед собой, я бросился сломя голову вниз по ступенькам пирамиды.
Глава 2
Со всех ног улепетывали мы с Рукастым от кремневого ножа огненного жреца, скача по узким крутым ступенькам, покрытым блестящей скользкой коркой застывшей крови.
Проделав где-то две трети пути вниз, мы наткнулись на останки нашей жертвы. К тому времени мы были уже так измотаны, что не могли больше бежать, да и страх в душе начал утихать. На его место пришли злоба и возмущение, и, пользуясь тем, что вокруг никого не оказалось, мы излили их на мертвое тело, пропинав его до самого подножия Большой Пирамиды, где его давно поджидали мясники.
Эти крепкие парни с кремневыми и обсидиановыми ножами моментально оттаскивали в сторону упавшие с пирамиды тела. В такие вот праздничные дни, когда жертвам не было числа, мясникам приходилось орудовать очень проворно, дабы поспевать за жрецами на вершине пирамиды. Головы они отделяли, с тем чтобы, содрав с них кожу, выставить напоказ в специальном хранилище черепов цомпантли. С большим прилежанием они обрабатывали левую руку — аккуратно разделанная на кусочки, она потом доставлялась во дворец к столу императора и его гостей. От самого тела они избавлялись, так как человеческие внутренности и потроха годились только на корм животным в императорском зверинце. Оставшиеся конечности аккуратно складывали кучками, откуда их забирали владельцы жертвы, с тем чтобы унести домой и приготовить из них праздничное блюдо с маисом и бобами.
Нашего любезного юношу в этой ожидающей мяса толпе мы так и не встретили.
— Ты не видел торговца Окота? — спросил я у одного из мясников.
— А-а… так это его мясо? — Кровь капала с его пальцев, когда он указал на сложенные горкой две ноги и руку. — Тогда забирайте поскорее, а то как бы путаницы не вышло.
— Нет, ты не понял! Я ищу самого…
В этот момент раздавшиеся у нас за спиной мерные удары оповестили о прибытии к подножию пирамиды новой жертвы. Мясник хотел оттолкнуть меня, чтобы я не путался под ногами, но я успел отскочить в сторону.
— Послушай, забирай-ка ты свое мясо и этого придурка да проваливай. Тут работы невпроворот! — сказал он Рукастому.
Мы переглянулись и, подхватив разделанные конечности, отволокли их в более спокойное местечко, подальше от толпы. Там мы подождали своего торговца, но тот так и не появился.
— Выходит, этот сопляк оставил себя без ужина, — наконец заключил Рукастый. — Тут, правда, и есть-то нечего.
Мы равнодушно смотрели на отрубленные ноги и руку. Вид их как-то не вязался с живым, дышащим человеком, чью смерть мы еще совсем недавно лицезрели, но я все же понимал, что это часть одного большого процесса — расчленение было его последней ступенью, и с этого момента жертва больше не считалась человеком.
Уже не в первый раз за тот день я заметил в нашем мертвеце что-то подозрительное. Эти тощие руки и ноги никак не могли принадлежать танцовщику, а кожа теперь, когда с нее осыпался и стерся мел — им натирали тело для придания ему смертельной бледности, — оказалась покрыта всевозможными ранами: ссадинами, проколами, ушибами и ожогами.
— Да уж, вид и впрямь не слишком аппетитный, — согласился я.
Далеко не все эти увечья, как я заметил, были вызваны падением, некоторым, судя по их полузажившему виду, было уже несколько дней. Я подивился этому обстоятельству, так как знал, что торговцы выбирали для приношения в жертву физически идеальных, здоровых людей.
— А я так и вообще не смог пристраститься к этому угощению, — сказал Рукастый. — Нет, из вежливости, конечно, отведать могу, если станут потчевать, но в остальное время подавай мне индейку или собачатину. — Он отвернулся от мясных обрубков и принялся рыться у себя в котомке. — Есть у меня тут вообще-то кое-что съестное. Лепешка маисовая от обеда осталась. Я с тобой поделюсь, а ты за это объясни-ка мне, что это такое с нами приключилось.
Я с сомнением окинул взглядом пирамиду. Синий и красный храмы на ее вершине все еще освещались ярким солнцем, но сползающая на кровавые ступени тень напоминала о скором приближении ночи.
— Ну, разве откушу самую малость. Мне вообще-то возвращаться пора, а то хозяин, наверное, заждался.
Мы оставили наше мясо там, где оно лежало, — может, найдется ему применение. Я окинул его прощальным взглядом, когда мы пересекали площадь, никто так и не подошел его забрать, а я еще долго оборачивался и все гадал, что бы могли означать эти странные отметины.
Мы уселись у кромки канала, окаймлявшего базар, и принялись жевать круглую плоскую лепешку.
— Мне известно только то, что мне сказали, — начал я. — То есть совсем немногое. Ступай, дескать, в дом торговца, прими участие в процессии, убедись, что жертвоприношение состоялось. Хозяин послал меня туда, потому что я хорошо знаю, как делаются эти вещи. Сдается мне, он сильно обязан семье того юноши. Как думаешь, предполагал он, что такое случится?
Рукастый скривил губы.
— Да откуда ж мне знать? — Он обернулся в сторону опустевшего базара, где на углу с утра пораньше обычно толкались носильщики и поденщики в поисках работы. — Меня-то наняли позавчера. Им нужна была еще одна пара рук на случай, если жертва начнет упираться. В общем, еще одна силенка. — Мышцы заиграли на его смуглых плечах, и я печально посмотрел на свои костлявые сухие руки. — На полях-то сейчас совсем нет работы, вот я и подался сюда. Едоков у меня дома хоть отбавляй — где уж тут сидеть без дела. Ну а здесь подошел ко мне какой-то парень и предложил работу.
С Окотом и Рукастым я встретился в то утро на рассвете — они уже поджидали меня у низенькой приземистой пирамидки, что относилась к храму в Почтлане, в северной части Тлателолько, где преимущественно обитали торговцы.
Окот с янтарной пластиной на губе, в зеленых раковинах-серьгах и плетеной накидке носил свой перьевой веер и посох, также украшенный перьями, словно заправский воин. Он был довольно высокорослым для ацтека, хотя за всей этой роскошью убранства трудно было разобрать, на кого он вообще похож, зато в глаза сразу бросалась его непринужденная, уверенная манера держаться, свойственная молодым. Имя его дословно означало «сосновый факел» или, в переносном смысле — «сияющий свет» — то есть тот, кто ведет образцовую жизнь.
Рукастый оделся в свой самый лучший наряд — широкую набедренную повязку и выцветшую оранжевую накидку воина, захватившего в бою двух пленников.
