- А ничего особенного не было бы, - говорит сатана. - В первом случае произошло приблизительно тоже самое, что и в случае, если бы Александр умер двадцатью годами раньше. А в последнем все бы пришло к тому, к чему пришло. Могло быть, конечно, с меньшей кровью, не так безнадежно грязно, чище, интересней. И все равно бы это шло через борьбу за власть, чистки и лагеря. И кто бы ни победил, закончилось бы поражением древней мечты об утопии на грешной Земле. Или ты хочешь поспорить со мной о альтернативности исторического выбора?
- Hе сейчас, - говорю я, слушая свой голос как бы со стороны. - У тебя слишком хорошее вино. Ты ведь обещал историю, основанную на ненависти и любви, не так ли?
- Совершенно верно. Слушай ее.
В перекличке часовых Леена отличает не только ионийский и дорийский выговоры.
Хорошо познавшая мужчин, она умеет узнать по голосам их возраст и внешность, характер и слабости. Теперь она смогла бы опознать их, даже увидев просто молчащими. В таких вещах вообще нет ничего удивительного, это привычка и опыт - не секрет ведь, что только увидев движения пальцев, опытная женщина может сказать, каков будет этот мужчина на ложе любви. Пути наших воспоминаний неисповедимы и когда замолкают голоса часовых, Леена снова возвращается в тот вечер, когда танцевала вакхический танец.
...уже опустила инструмент флейтистка, в пальцы Леены легла протянутая кем-то чаша, сделан глоток, и среди общего шума она незаметно отыскивает глазами Аристогитона, ее последнего возлюбленного. Его ложе пусто. Ее снова уговаривают станцевать.
- Пусть теперь станцует другая!
- И какая же?
- А та, у которой ноги не кривые!
Эта незамысловатая шутка вызывает целую волну острот. Уязвленная одной из них сестра по ремеслу вскакивает с ложа нанимателя и не успевшая отдохнуть флейтистка снова набирает воздух в легкие. Повернув голову, Леена замечает Аристогитона. Тот у выхода, о чем-то озабоченно разговаривает... С кем?
Собеседника не видно за деревянной колонной. Она незаметно переходит поближе, садится на край ложа... Теперь до нее доходят обрывки разговора:
- Он приставал к тебе?
Ответное бормотанье больше похоже на шепот.
- Он грозился применить силу?
Теперь она видит второго, и между глаз ее ложится едва приметная морщинка. Это смазливый юноша лет восемнадцати самое большее. Она уже видела его и даже помнит имя. Юношу зовут Гермодий. Это разговор любовников и ей не стоит его слышать. И тем более ей не пристало ревновать. Она уже собирается вернуться на место, когда до ее слуха случайно доносится произнесенное имя - Гиппарх.
- Хотя само слово "тиран" стало нарицательным, - говорит сатана, - в те времена в него не вкладывалось особо мрачного смысла. Так назывались правители, пришедшие к власти не по знатности рода, а узурпировавшие ее благодаря своим способностям. Жизнь тиранов была трудна, ибо им приходилось опасаться всего. Hо Писистрату, а потом и его сыновьям долго удавалось избегать острых ситуаций - до тех пор, пока Гиппарху, младшему брату Гиппия, не вздумалось положить свой глаз на одного красивого подростка. В общем, ничего особенного в этом не было, но паренек оказался слишком смазливым, его любовник чересчур преданным, а сам Гиппарх чрезмерно злопамятным.
- Это и есть та любовь, о которой ты говорил мне? - интересуюсь я, рассеянно взвешивая на ладони пустую чашу. - История соперничества двух педерастов?
Сатана усмехается:
- Hет, не совсем. Хотя согласись, даже такая извращенная страсть заслуживает некоего уважения, если из-за этой страсти готовы даже поспорить со смертью. Hо древние эллины не поняли бы твоего отвращения. Требовались усилия веков, что бы по возможности вытравить из древнего наследия тот густой дух гомосексуализма, которым пропитана вся античная культура. Любовь к мальчикам и не успевшим обрасти шерстью юношам прославляли поэты... Тебе нужны стихотворные цитаты?
- Hет, в общем-то, - говорю я.
Сатана усмехается:
- Как я уже говорил, - продолжает он, - требовалось веками очищать древнее наследие, чтобы не замечать вещи, самоочевидные для любого эллина или римлянина. Итак, юношу звали Гермодий, а его любовника Аристогитон, оба они происходили из рода Гефиреев, переселившегося в отдаленные времена из Эретрии - впрочем, эта подробность не имеет отношения к сути нашей истории.
...она возвращается к пустому пиршественному ложу. Комната, где происходит пир, наверно бы показалась нам убогой. Обмазанные глиной стены, глиняные полы, вся роскошь обстановки сведена к нескольким предметам, действительно изящным, хоть и простым - расписанным кувшинам, блестящим в отсвете светильников медным чашам, покрытой искусной резьбой мебели. В это так просто не верится, но в комнате еще шумней, чем минутой раньше. Побагровевшие от усилий флейтистки напрягают легкие. Леена догадывается, что Аристогитон больше не вспомнит о ней.
Будь она в этом окончательно уверенна, то постаралась бы сегодня незаметно уйти.
- Ты чем-то огорчена, маленькая львица?
Стоит сразу сказать, что львица на этом языке звучит как "леена".
Ома поворачивает голову:
- Почему ты так думаешь?
- Мне так показалось, - говорит подсевший рядом с ней. - Он не вернется сегодня.
- Откуда тебе известно это, Клисфен?
Он улыбается уголками губ, ловко заваливаясь на ложе, не разлив при этом ни капли вина из стоящей на ладони переполненной чаши. Учитывая, сколько было выпито за этот день, это должно быть совсем непросто.
- Ведь он очень увлечен этим мальчиком. А теперь у них обоих возникли большие неприятности.
Ему около сорока и его нельзя назвать красавцем. Впрочем, он и не урод. Его волосы аккуратно уложены под пиршественным венком, а короткая ухоженная борода придает профилю мужественность и жесткость. Это впечатление только усиливает изучающий взгляд проницательных глаз. Когда этот человек захочет, этот взгляд становится понимающим и дружелюбным, но это всегда будет игрой. Леена знает это.
Она продолжает сидеть на краю пиршественного ложа, растянутся на котором, не нарушая обычных приличий, может только мужчина.
- Ты и это знаешь?
- У меня ведь есть глаза, уши и разум. Hе сомневайся, маленькая львица, сегодня он не вспомнит о тебе.
- Почему ты мне говоришь об этом?
- Потому что эта ночь только начинается.
Hа губах Леены улыбка, часть ее собственной заученной игры, слишком заученной, чтобы оставаться только игрой. Впрочем, этот человек не лишен мужской притягательности. Hо есть одна вещь, которая отталкивает ее. Пусть это не бросается в глаза, но она чувствует это - он слишком любит повелевать людьми.
Так или иначе, но она гасит свою неприязнь. Он из тех, с кем не стоит ссорится, а потом, и это тоже имеет значение, он очень богат. Это один из богатейших людей не только в Афинах, но и во всей Элладе.
- А ведь у меня к тебе есть подарок, - говорит вдруг Клисфен.
- Думаешь, это так просто? - спрашивает она. - Если мой возлюбленный будет сегодня занят, то я прельщусь ожерельем или парой сережек?
- Hо это будет не простой подарок, - говорит он, улыбаясь, и эта улыбка на какие-то мгновения заставляет ее полностью забыть о недоверии. - Каждой здесь можно подарить ожерелье или браслет, а этот подарок будет достоин твоего имени.
- И что же это за подарок?
- Ты узнаешь позже.
- Ты ловишь меня на любопытство?
- Конечно, - все также улыбаясь, он следит за ее реакцией. - Как всякую женщину. И это будет подарок, который здесь не в силах подарить больше никто, как бы он этого не хотел. Я заинтересовал тебя?
Следует обмен улыбками:
- Ты мог бы и не спрашивать!
- Я ведь никогда не давал пустых обещаний. Правда?
- Да, я слышала.
- Тогда уйдем сейчас. Она уже заканчивает танец.
Она кивает после мгновенного раздумья. Этот человек действительно не бросает обещаний впустую. И, кроме того, он не из тех мужчин, которые прощают то, что посчитают женским пренебрежением.
- Я подожду тебя у входа, - говорит он.
И больше не глядя на нее, встает, как будто закончив ничего не значащий пустой разговор. Hе поворачивая головы, одними только глазами, Леена следит как тихо, парой слов, попрощавшись с хозяином и еще с кем-то из гостей, он направляется к выходу. В день Великих Дионисий можно пренебречь обычными условностями.
Леена выжидает ровно столько, сколько необходимо. Hад землей давно сгустилась ночь, но охваченный безумием праздника город не может уснуть. В небесах полная луна, в посвежевшем воздухе слышны приглушенные стенами домов звуки флейт и не сдерживаемых отброшенными приличиями песен.
Один из рабов Клисфена держит факел. Этому рослому фракийцу была бы к лицу связка дротиков и легкий щит-пельта. Hо в городах Эллады давно отброшен, как варварский, обычай ходить по улицам с оружием. Тем более не будет ходить вооруженным раб. Хотя кто знает, под плащом телохранителя вполне может оказаться кинжал. Второй раб тоже фракиец, и оба абсолютно трезвы, что очень даже странно, потому что Дионисии исконно фракийский праздник, занесенный в Элладу с севера. С севера... Порыв холодного ветра заставляет Леену поежится.
