Славик объяснял уступки хозяина хромому тем, что тот тоже мог сидеть в советское время. О тюремном прошлом хозяина Макарыч знал от Вити, а за что – от Славика: подпольное производство презервативов с усиками и резиновых женщин, тогда большой редкостью. Этот товар стал одной из его основных товарных номенклатур после освобождения из тюрьмы демократами. В офисе был отдельный салон с этим импортными изделиями.
Еще одному повышению и последнему два года назад помог случай.
В обязанности сторожа входили уборка территории и вывоз мусора, главным образом из бесплатной столовой, которая, кстати, на сторожей не была рассчитана, и поэтому еду они приносили из дома. Плата за уборку и вывоз мусора входила отдельной статьей в оклад сторожа и оценивалась хозяином в сто рублей в месяц или по десять рублей в смену. Уборка территории – ладно, куда ни шло: помахал метлой, вроде как размялся. Правда, зимой, на разминку уборка снега и колка льда мало походили, но это еще было терпимо. А вот вывоз мусора в любую погоду был, мягко говоря, делом пренеприятным. Мусор вывозили на обломках детской коляски в контейнер на километровое расстояние. Хозяин экономил на мусорных мешках, и уборщица использовала тонкие, как презерватив, прозрачные пакеты, которые рвались от тряски, и мусор приходилось подбирать с тротуара.
А случай оказался вот какой. Возле контейнера дорогу Макарычу преградил огромный мужик азиатской внешности и грубо поинтересовался, чей мусор. Догадываясь, что дело пахнет неприятностью для фирмы, Макарыч пролепетал в ответ невразумительное. Мужик на ломаном русском языке поставил его в известность, что пользование контейнером обходится в три с половиной тысячи рублей в месяц и приказал везти мусор обратно. Уговаривать его было бесполезно, и пришлось Макарычу плестись к другому контейнеру, но уже больше километра.
Выслушав сердитого Макарыча, Славик, сказал, что такие случаи с ним бывали, и поэтому он возит мусор по ночам, как посоветовал хозяин. А Макарыч, не зная об этом, возил вечером после ухода последнего работника из офиса.
Тут-то он и надумал, как заставить хозяина раскошелиться.
Он предложил Славику как главному сторожу поставить хозяина перед выбором: либо оплачивать им половину стоимости за пользование контейнером, то есть полторы тысячи, и добавить каждому еще по двести рублей за вывоз мусора и уборку территории, либо они откажутся от выполнения этих работ. Кроме того, Макарыч настаивал на увеличении оклада до минимального размера по Москве, превышавшего их оклад больше, чем в два раза. Но боявшийся хозяина пуще смерти Славик наотрез отказался говорить с ним насчет оклада. Мало того, Макарычу пришлось даже уговаривать его присоединиться к требованию по контейнеру.
Сам он разговор с хозяином взял на себя с удовольствием. Начал его со встречи с мужиком, приврав для красного словца, что тот пообещал набить ему в следующий раз морду. Не дав хозяину возразить про вывоз мусора ночью, он довел до его сведения установленный по Москве минимальный размер оплаты труда и зачитал по бумажке требования. Даже не взглянув на протянутую ему бумажку, зато наградив Макарыча злобным взглядом, хозяин прорычал:
– Я буду говорить с Вячеславом.
Взгляд Макарыча был не менее выразителен.
Разумеется, этот жмот, тративший на празднование своего дня рождения десятки тысяч долларов, добавил им к полутора тысячам рублей за контейнер (тут он был Макарычем нокаутирован) лишь триста рублей на троих за мусор и уборку. О повышении оклада речь у них даже не шла, и таким образом на одного сторожа прибавка составила всего лишь шестьсот рублей или килограмм колбасы, от которой не воротил нос Филька.
И все же какая-никакая, а это была победа Макарыча над хозяином, которая внесла ясность в их отношения: оба, мягко говоря, не любили друг друга, но старались это не показывать. Труднее давалось это Макарычу, не умевшему скрывать свои чувства, как ни учила его Галина.
– У тебя все на лице написано, – сердилась она. – Ты же был дипломатом. На переговорах ты был сама любезность. И с ним веди себя также. Ты должен понять, что сегодня ты никто, нищий пенсионер. Каким бы говном ни был твой еврей, а кормит он тебя, а не ты его.
– Это еще вопрос, кто кого кормит.
– Эту свою марксистско-ленинскую теорию ты можешь мусолить в своих писюльках, а не со мной. Деньги на хлеб дает он тебе, а не ты ему. Я даже не хочу представлять, что будет с нами, если у него терпение лопнет, и он тебя выгонит.
– А я что? Я ничего, – оправдывался он. – У нас нормальные отношения. Мы с ним воркуем о футболе, как два голубка.
Она улыбнулась. Он прочитал ее мысли: «Это ты-то голубок?»
– И не только о футболе. И о политике тоже. Он во всем со мной согласен.
На этот раз она не улыбнулась, а бросила сердито:
– Ну и дурак.
– Он? – попробовал отшутиться Макарыч.
– Он-то не дурак. Он с тобой соглашается, чтобы получше раскусить тебя и узнать, что думают русские о нынешней власти и евреях. Дурак ты, что все ему выкладываешь. Еще один повод от тебя избавиться.
– Нас избавит друг от друга только форс-мажор в стране или смерть одного из нас.
Она очень не любила, когда Макарыч упоминал о смерти. Он приготовился проглотить еще одного дурака, но она промолчала.
А застолье, между тем, приблизилось к своему пику, когда зазвучала музыка, начались танцы, и к выходу потянулись курильщики. Открывая им дверь, вышел и Макарыч стрельнуть сигарету. Курил он в основном после выпивки, а случалась она в последние годы крайне редко.
Сигаретой его угостил личный водитель хозяина Толя. Он не пил, так как должен был развозить гостей.
– А последним хозяина?
– Нет. Его Кристина уведет домой.
Кристина была самая красивая женщина на фирме, зам и любовница хозяина.
– К нему или к себе?
– Думаю, куда-нибудь еще. Дома у него жена, а у нее дочь. Вы ее видели, ей одиннадцать, все понимает.
Макарыч никогда не видел хозяина вместе с женой, похожей на полевую мышь. Раз в год летом около месяца она руководила фирмой, когда хозяин с Кристиной уезжал в командировку в Турцию. На работу она ходила в одном и том же сером костюме, черных тупоносых ботинках и вязаной шапочке с козырьком. За месяц хозяйка изводила Макарыча приказаниями никогда и никому не открывать дверь.
– Слышите? Никому и никогда!
– Ну, а… – пытался вначале он возразить.
– Никому! Я вам приказываю! – Её голос срывался на крик.
– Хорошо, хорошо, никому и никогда.
Славик, которому она говорила то же самое, пояснил это так:
– Они живут у нас в вечном страхе. Они всего боятся.
Раз в год видел Макарыч и мужа Кристины, огромного с атлетической фигурой негра. Хозяин на десять месяцев отправлял его в Китай своим представителем. Тот приезжал домой на два месяца в ноябре, а хозяин с хозяйкой уезжал в Штаты, гражданами которых они являлись и где проживал их сын с семьей. В январе хозяин возвращался один и отправлял негра в Китай. Все у него было продумано и расписано, как по нотам.
Со слов все знавшего Вити, негр был бестолковым и все деньги тратил в Китае на пиво и баб. Семью содержала Кристина. Сколько она получала от хозяина, никто не знал, но немало, если за время работы с ним переехала из однокомнатной квартиры в четырехкомнатную и заимела иномарку.
– Вчера я помог ей выбрать джип «Лексус» офигительного цвета, – словно прочитал мысли Макарыча Толя. – Оплатил Наумыч. Я поинтересовался украдкой ценой. Сказали больше двух миллионов. Я таких денег за всю оставшуюся жизнь не заработаю. Но меня больше всего поражает другое. Вы бы видели, как при встрече жена хозяина обнимается с Кристиной, а негр – с хозяином. Как лучшие друзья.
Нечто подобное Макарыч наблюдал за границей и сказал:
– Нам, Толя, это не понять. Ими правят деньги, они и мораль – несовместимы.
Докурив сигарету, Макарыч вернулся к себе. К нему подошел чем-то взволнованный Витя. На вопрос, что случилось, Витя выругался:
– Наумыч нажрался, как свинья. Девок лапает. А они, как сучки, таят, надеются, палку кинет и поднимет зарплату, как Кристине после пятидесятилетнего юбилея. А она на них злится.
– Тебе-то что?
– Мне-то ничего, смотреть противно. Не столько на него, сколько на них. Во, смотри, идет.
Хозяин в расстегнутой и вылезшей из-под брюк рубахе шел, держа за талию Марину, новенькую работницу лет тридцати с идеальной фигурой. На ее приятном лице застыла улыбка с гримасой отвращения.
Пьяный хозяин был страшен до уродства: выпиравшие вперед, почти касавшиеся носа, челюсти, вылупленные красные глаза, взлохмаченные жидкие седые волосы, свисавший над ремнем волосатый живот, – Квазимодо был красивее.
