Когда-то, еще школьником, в будке с газированной водой я разменял двадцать копеек — у газировщика не было сдачи — некоему жаждущему газировки. Благодарный за великодушие мое возлиятель представился мне. Это случилось в 1912 году. С той поры человек этот раскланивается со мной на улице. И как сердечно! В будке с газированной водой он был взмокшим, красным от жары мальчиком. Теперь мальчик превратился в седеющего, одышливого, толстого быка; у него астма, и он ходит с тремя своими детьми есть морожено к Земянской, где со мной и раскланивается. Хотя он и начинает сиять, завидев меня, но, будучи человеком тактичным, знает, что между нами нет ничего общего, поэтому ко мне не подходит и разговора не начинает. Этот вид знакомства до гробовой доски — самый примитивный и относительно наименее вредный.
А бывает и похуже. Бывают роковые знакомые. Чудовища. Они подходят и разговор начинают:
— Тыщу лет! Как дела?
Обычно отвечаешь:
— Ничего… Помаленьку…
— Жарковато сегодня?
— Да.
— А ведь дождь вроде будет.
— Похоже.
— У вас тут не занято?
И садится. Садится, ибо он знакомый. Он знакомый, потому что Цыбуляк шел как-то с ним по улице, остановил меня и, будучи моим знакомым, спросил, как дела, и его представил.
— Цыбуляка видите?
Цыбуляк как бы связной. Мой собеседник убежден, что Цыбуляк — личность для меня живая и близкая. Цыбуляк — все, что этому человеку известно обо мне и о моей жизни. Цыбуляк наш общий знакомый. Он тот, кто нас познакомил, и, возможно, для моего собеседника он столь же посторонний, как и для меня, но Цыбуляк необходим для начала разговора. Он — некий мистический фактор. Спасительный обломок доски. Из доски этой сделан стул, на который за мой столик уселся знакомый. Разговор оживленно продолжается:
— А у вас что слыхать?
— Ничего, так, спасибо.
— Пишете?
— Пишу…
— Читал недавно, что у вас книжка вышла.
— Было дело
— Где ее можно достать?
— В книжном магазине.
— Обязательно куплю.
— Хорошо.
Я ведь знаю, что не купит, что его это совершенно не интересует и интересовать не должно, да и не может. Он пьет кофе, мутным взглядом глядит куда-то, курит мои папиросы, критикует правительство, говорит, что времена нелегкие, сетует, что «в его деле паршиво», спрашивает, что я думаю о Пилсудском («да в общем-то, как сказать…»), выражает уверенность в плодотворности торговли с Россией, высказывает дельную мысль, что литературой прожить, наверное, трудно, наконец, просит записку, чтобы дали контрамарку в театре.
Пишу торопясь и говорю, что следует поспешить.
— Это почему? Ведь сейчас только четыре…
— да, но пока дойдете…
Ушел.
Это был знакомый, у которого к вам «нет дела». Но есть знакомые, у которых «дело есть». Они не менее ужасны.
— Кстати же я вас встретил! Знаете, организуется театр, что-то вроде «Синей птицы»… Есть деньги, помещение, разрешение, труппа, все. Нужен репертуар…
Или:
— Организуется журнал… Который, знаете ли, сгруппировал бы и т. д.
Или:
— Здравствуйте! Чудно, что я вас встретил! У меня дело к вам. Моя кузина тяготеет к литературе, знает языки, может переводить. Очень способная барышня. Нет ли у вас чего-нибудь для нее…
С места заявляю, что ничего нет.
— Ну а вдруг! Давайте-ка на всякий случай я запишу ваш телефон, а вам оставлю свой, и, если вы что-нибудь узнаете
Начинаются поиски карандаша, бумаги и т. п. мучительство.
Театра и журнала никогда не будет. Знакомый об этом знает. Но все-таки пристает. Кузине с языками следует выйти замуж. Знакомый знает и об этом. Но все-таки морочит голову.
Зачем? Во всеуслышание спрашиваю: зачем?
1926 г.
О визитах
Стойко и неуступчиво борясь со всякого рода кошмарами жизни повседневной или попросту говоря: жизни (ибо где, как не в повседневности, та, другая, которую пишут с большой буквы «Ж»), я хотел бы поговорить о страшном обычае нанесения визитов, а также обо всем, что связано с этим демоническим явлением. Если существуют полицейские кары за нарушение общественного спокойствия, то штрафы во сто крат тяжелее, притом денежные, следует налагать на людей, нарушающих спокойствие личности, ибо «мой дом моя крепость», а легкомысленное посещение этой моей крепости так называемыми «знакомыми» (смотри трактат о знакомых) является взывающим к богу о возмездии нарушением элементарнейших прав человека на тишину и покой.
Конечно., у каждого из нас попадаются среди знакомых люди милые, близкие, умные, с которыми с удовольствием поболтаешь часик, даже полчасика, и не только поболтаешь, но и помолчишь, сидя за столом за несколькими стаканами чая, к которому подадут обязательно печенье или яблоки (о, тупые фруктовые ножики!). Повторяю — тут я не против. Такой гость — радость без преувеличения. И счастье — с преувеличением.
Но есть визиты дьявольские, визиты кошмарные — принудительные, словно каторжные работы. Вот об этих я и хотел подробнее порассуждать и порассуждавши, проклясть. Они делятся на внезапные и неожиданные визиты родственников, свойственников и, по божьему произволению знакомых, и на посещения этих же особ, заранее намеченные. Рассмотрим внимательней эту мерзость в обеих ее ничтожных разновидностях.
— К вам пришли.
— Меня нету.
— А я сказал, что вы дома.
Девушка из Люблинского воеводства, выполняющая вспомогательные функции в моем так называемом домашнем хозяйстве, окидывается взглядом своего благодетеля, означающим, что благодеяния могут и прекратиться.
И вот гость уже вешает пальто в коридоре, утирает нос, подправляет пробор перед зеркалом, застегивается, где следует, и, наконец, с торжественным и оживленным лицом входит в комнату. Вместо того чтобы сказать ему твердо и сурово с места и без обиняков: «Вон!» — а если станет упираться, взять за шиворот и вышвырнуть на лестницу, вы с какой-то скотской улыбочкой делаете вид, что приход этого типа явился для вас приятнейшей неожиданностью.
— Добрый вечер! Как поживаете? Пожалуйста! Садитесь…
Ну, и начинается. «Разговор» начинается. Злодей произносит сначала несколько вступительных фраз:
— Давненько я у вас не бывал. Дале, знаете, — совсем времени нет. А сейчас проходил мимо и заскочил на минутку. Я не помешал?
Единственный честный и деловой ответ был бы: «Да. Вы мне помешали. Даже очень. До свидания». После чего следовало бы, легко подталкивая гостя, вывести его в коридор, дать ему в руки пальто, шляпу, трость, калоши и прочие вещи, которые он принес с собой, и выставить его в прихожую. Пускай там одевается. Но врожденная мягкость и вежливость не позволяют мне прибегать к этим не принятым в обществе, хотя и естественным реакциям.
Поэтому я отвечаю:
— Что вы? Ради бога…
— Уж не прервал ли я вашу работу? (и ведь видит, бестия, что на письменном столе лежат раскрытые книги, разложена бумага и даже перо мокро от чернил!)
— Нет… Так… В общем-то… Да садитесь, пожалуйста! (А он уже сидит несколько минут, но что еще можно сказать?)
— Что поделваете? — спрашивает милый гость.
— Так, работаю…
— Хорошо, если есть работа. Съездить никуда не собираетесь?
Тут у меня в голове мелькает гениальная мысль — ответить, что уезжаю! Выезжаю через полчаса! Но, кто знает, не захочет ли этот грозный человек проводить меня на вокзал? И я говорю:
— Да вот, собираюсь… Хотелось бы, только денег нету…
— Да, деньги вот, действительно. Всеобщая болезнь. Хотя, знаете ли, если за границей практично жить, то обойдется не дороже, чем у нас. Сейчас один знакомый поехал во Францию и пишет, что…
И начинает рассказывать. С потолка нависают уже тяжелые сталактиты сгущенной скуки. Я уныло гляжу на распаленного гостя и мечтаю, что когда он кончит информацию о жизни за границей («другой мир, другие люди, темп жизни, культура, для вас, как для поэта…»), то встанет и уйдет. Но человек этот просто Везувий разговорчивости. Литература, искусство, полтика, наука словом, самые дикие темы. Наконец, он спрашивает, который час. Отвечаю, что половина восьмого (он пришел в пять). «А, — говорит он, — нужно отправляться. Мне тут еще в семь надо побывать в одном месте». И сидит еще полчаса. Потом прощается. Очень долго. В коридоре, уже в пальто, он, продолжая разговаривать, несколько минут держится за дверную ручку. На прощанье я говорю ему: «Заскочите как-нибудь» (а сам думаю — под автомобиль). Тогда гость просит, чтобы и я его посетил; расстегивает пальто, развязывает шарфик, расстегивает пиджак, вынимает из кармана бумажник, из бумажника визитную карточку и дает мне свой адрес. Но на визитной карточке нет номера телефона. Поэтому гость возвращается в мой кабинет, чтобы записать этот номер. А когда записывает — замечает на письменном столе какую-то книгу… И вот, стоя в пальто, он сызнова заводит разговор разговор об этой книге… Полиция-я-я-я!!!
