Затем он долго мылся, переодевался, долго сидел в кафе напротив, посматривая в окно, не идут ли Митюшин и Гнушке. В городе у него была уйма дел, но делами он не мог заниматься. Дуэль. Красивое слово.
Около четырех к нему зашла Наташа, Танина сестра. Она едва могла говорить от волненья, и Антон Петрович похаживал туда-сюда и поглаживал мебель. Таня к ней ночью приехала в страшном состоянии. В невообразимом состоянии. Антону Петровичу вдруг показалось странным, что он с Наташей на ты. Ведь он больше теперь не женат на ее сестре.
"Я буду выдавать ей столько-то и столько-то",-- говорил он, стараясь так, чтобы голос не срывался. "Дело не в деньгах,-- отвечала Наташа, сидя в кресле и раскачивая ногою в блестящем чулке.-- Дело в том, что это все сплошной ужас. Это ад какой-то". "Спасибо, что зашла, как-нибудь еще поговорим, но сейчас я очень занят",-- сказал Антон Петрович. Провожая ее до двери, он уронил (ему казалось, по крайней мере, что он "уронил"): "У меня с ним дуэль". Наташины губы задрожали, она быстро поцеловала его в щеку и вышла. Странно, что она не стала его умолять не драться. Собственно говоря, она должна была бы умолять его не драться. В наши дни никто не дерется. У нее те же духи, как... У кого? Нет, нет, он никогда не был женат.
А через некоторое время, так около семи, явились Митюшин и Гнушке. Они были мрачны. Гнушке сдержанно поклонился и протянул запечатанный конверт конторского вида. "Я получил твое глупейшее и грубейшее послание...-- У Антона Петровича выпал монокль, он вдавил его снова.-- Мне тебя очень жаль, но раз уж ты взял такой тон, то я не могу не принять вызова. Секунданты у тебя довольно дрянные. Берг ". У Антона Петровича появилась неприятная сухость во рту,-- и опять эта дурацкая дрожь в ногах... -- Ах, садитесь же,-- сказал он, и сам сел первый. Гнушке утонул в кресле, спохватился и сел на кончик. - Он пренахальный господин,-- с чувством проговорил Митюшин.-- Представь себе, он все время смеялся, так что я ему чуть не заехал в зубы. Гнушке кашлянул и сказал:
-- Одно могу вам посоветовать; цельтесь хорошо, потому что он тоже будет хорошо целиться.
Перед глазами у Антона Петровича мелькнула страничка в записной книжке, исписанная крестиками, а еще кроме этого: картонная фигура, которая вырывает у другой картонной фигуры зуб.
-- Он опасная личность,-- сказал Гнушке и откинулся в кресле, и опять утонул, и опять сел на кончик.
-- Кто будет докладывать, Генрих, ты или я? -- спросил Митюшин, жуя папиросу и большим пальцем дергая колесико зажигалки.
-- Лучше уж ты,-- сказал Гнушке.
-- У нас был очень оживленный день,-- начал Митюшин, тараща голубые свои глаза на Антона Петровича.-- Ровно в половину девятого мы с Генрихом, который был еще вдрызг пьян...
-- Я протестую,-- сказал Гнушке.
-- ...направились к господину Бергу. Он попивал кофе. Мы ему-- раз! всучили твое письмецо. Которое он прочел. И что он тут сделал, Генрих?-- Да, рассмеялся. Мы подождали, пока он кончит ржать, и Генрих спросил, какие у него планы.
-- Нет, не планы, а как он намерен реагировать,-- поправил Гнушке.
-- ...реагировать. На это господин Берг ответил, что он согласен драться и что выбирает пистолет. Дальнейшие условия такие: двадцать шагов, никакого барьера, и просто стреляют по команде: раз, два, три. Засим... Что еще, Генрих?
-- Если нельзя достать дуэльные пистолеты, то стреляют из браунингов,-- сказал Гнушке.
-- Из браунингов. Выяснив это, мы спросили у господина Берга, как снестись с его секундантами. Он вышел телефонировать. Потом написал вот это письмо. Между прочим, он все время острил. Далее было вот что: мы пошли в кафе встретиться с его господами, Я купил Гнушке гвоздику в петлицу. По гвоздике они и узнали нас. Представились, ну, одним словом, все честь честью. Зовут их Малинин и Буренин.
-- Не совсем точно,-- вставил Гнушке.-- Буренин и полковник Магеровский.
-- Это неважно,-- сказал Митюшин и продолжал.-- Тут начинается эпопея. С этими господами мы поехали за город отыскивать место. Знаешь Вайсдорф -- это за Ваннзе. Ну вот. Мы там погуляли по лесу и нашли прогалину, где, оказывается, эти господа со своими дамами устраивали на днях пикничок. Прогалина небольшая, кругом лес да лес. Словом, место идеальное. Видишь, какие у меня сапоги,-- совсем белые от пыли.
-- У меня тоже,-- сказал Гнушке.-- Вообще прогулка была утомительная.
-- Сегодня жарко,-- сказал Митюшин.-- Еще жарче, чем вчера.
-- Значительно жарче,-- сказал Гнушке. Митюшин с чрезмерной тщательностью стал давить папиросу в пепельнице. Молчание. У Антона Петровича сердце билось в пищеводе. Он попробовал его проглотить. но оно застучало еще сильнее. Когда же дуэль? Завтра? Почему они не говорят? Может быть, послезавтра? Лучше было бы послезавтра...
Митюшин и Гнушке переглянулись и встали.
-- Завтра в половине седьмого мы будем у тебя,-- сказал Митюшин.-- Раньше ехать незачем. Все равно там ни пса нет.
Антон Петрович тоже встал. Что сделать? Поблагодарить?
-- Ну вот, спасибо, господа... Спасибо, господа... Значит, все устроено. Значит, так. Те поклонились.
-- Мы еще должны найти доктора и пистолеты,-- сказал Гнушке.
В передней Антон Петрович взял Митюшина за локоть и пробормотал:
-- Ужасно, знаешь, глупо,-- но дело в том, что я, так сказать, не умею стрелять. То есть умею, но очень плохо... Митюшин хмыкнул.
-- Н-да. Не повезло. Сегодня воскресенье, а то можно было бы тебе взять урок. Не повезло.
-- Полковник Магеровский дает частные уроки стрельбы,-вставил Гнушке.
-- Да,-- сказал Митюшин,-- ты у меня умный. Но все-таки, как же нам быть, Антон Петрович? Знаешь что,-- новичкам везет. Положись на Господа Бога и ахни. Они ушли. Вечерело. Никто не спустил штор. В буфете есть, кажется, сыр и грахамский хлеб. Пусто в комнатах и неподвижно, как будто было время, что вся мебель дышала, двигалась,-- а теперь замерла. Картонный зубной врач с хищным лицом склонялся над обезумевшим пациентом: это было так недавно, в синий, разноцветный фейерверочный вечер, в Луна-парке. Берг долго целился, хлопало духовое ружье, и пулька, попав в цель, освобождала пружину, и картонный дантист выдергивал огромный зуб о четырех корнях. Таня била в ладоши, Антон Петрович улыбался, и Берг стрелял снова, и с треском вращались картонные диски, разлетались на осколки трубки, исчезал шарик, плясавший на тонкой струе фонтана. Ужасно... И ужасней всего, что Таня тогда сказала так, в шутку; "А с вами неприятно было бы драться на дуэли". Эта дуэль будет без барьера. Антон Петрович твердо был убежден, что барьер -- это ограда,-- из досок, что ли,-- стоя за которой, палит дуэлянт. А теперь барьера не будет,-- никакой защиты. Двадцать шагов, Антон Петрович, считая шаги, прошел от двери до окна. Одиннадцать. Он вставил монокль, прикинул на глаз расстояние: две такие, совсем небольшие комнаты. Ах, если б удалось сразу пальнуть, сразу повалить Берга, Но он же не умеет целиться, Промах неизбежен. Вот, скажем, разрезательный нож. Или нет, возьмем лучше это пресс-папье. Нужно его держать так и целиться. А может быть так, у самого лица, этак как будто лучше видно. И в это мгновенье, держа перед собой пресс-папье, изображавшее попугая, и поводя им туда-сюда, в это мгновенье Антон Петрович понял, что будет убит.
Около десяти он решил лечь. Но спальня была табу. С большим трудом он отыскал в комоде чистое постельное белье, переодел подушку, обтянул простыней кожаную кушетку в гостиной. Раздеваясь, он подумал: "Я в последний раз в жизни ложусь спать". "Пустяки!"-- слабо пискнула какая-то маленькая часть души Антона Петровича, та часть его души, которая заставила его бросить перчатку, хлопнуть дверью, назвать Берга подлецом. "Пустяки! -- тонким голосом сказал Антон Петрович и спохватился: нехорошо так говорить.-- Если я буду думать, что со мной ничего не случится, то со мной случится самое худшее. Все в жизни всегда случается наоборот. Хорошо бы что-нибудь на ночь почитать,-- в последний раз".
"Вот опять,-- застонал он мысленно. -- Почему последний раз? Я в ужасном состоянии. Нужно взять себя в руки. Ах, если б какие-нибудь были приметы. Карты". На столике рядом с кушеткой лежала колода карт, Антон Петрович взял верхнюю: тройка бубен. Что значит тройка бубен? Неизвестно. Дальше он вытащил по порядку: даму бубен, восьмерку треф, туз пик. А! Вот это нехорошо. Туз пик -- это, кажется, смерть. Но, впрочем, глупости, суеверные глупости... Полночь. Пять минут первого. Завтра стало сегодня. У меня сегодня дуэль.
Он вновь и вновь пробовал успокоиться. Но происходили странные вещи: книга, которую он держал, называлась "волшебная гора", а гора по-немецки -- Берг; он решил, что если досчитает до трех, и на три пройдет трамвай, он будет убит,-- и так оно и случилось: прошел трамвай. И тогда Антон Петрович сделал самое скверное, что мог сделать человек в его положении: он решил уяснить себе, что такое смерть. Спустя минуту такого раздумья все потеряло смысл. Ему стало трудно дышать. Он встал, прошелся по комнате, поглядел в окно на чистое, страшное ночное небо. "Надо завещанье написать",-- подумал Антон Петрович. Но писать завещанье было, так сказать, играть с огнем; это значило мысленно похоронить себя. "Лучше всего выспаться",-- сказал он вслух. Но как только он опускал веки, перед ним являлось злое, веселое лицо Берга и щурило один глаз. Тогда он опять зажигал свет, пытался читать, курил, хотя курильщиком не был. Мгновениями он вспоминал мелочь из прошлой жизни,-- детский пистолетик, тропинку в парке или что-нибудь такое,-- и сразу пресекал свои воспоминания, подумав: умирающие всегда вспоминают мелочи прошлой жизни. Этого не нужно делать. И тогда обратное пугало его: он замечал, что о Тане не думал, что он как бы охлажден наркотиком, нечувствителен к ее отсутствию. И сама собой являлась мысль: я бессознательно уже простился с жизнью, мне теперь все безразлично, раз я буду убит... И ночь уже шла на убыль.
