Сохранилась вот такая, например, история: «Вспоминая о своей деревенской жизни в Захарове, Пушкин рассказывал П. В. Нащокину следующий анекдот. В Захарове жила у них в доме одна дальняя родственница, молодая помешанная девушка, помещавшаяся в особой комнате. Говорили и думали, что ее можно вылечить испугом. Раз ребенок Пушкин ушел в рощу, где любил гулять: расхаживал, воображая себя богатырем, и палкою сбивал верхушки и головки растений. Возвращаясь домой, видит он на дороге свою сумасшедшую родственницу, в белом платье, растрепанную и встревоженную. «Братец, меня принимают за пожар!» – кричит она ему. Для испуга в ее комнату провели кишку пожарной трубы. Тотчас догадавшись, Пушкин начал уверять, что она напрасно так думает, что ее сочли не за пожар, а за цветок, что цветы также из трубы поливают» (П. И. Бартенев).
Для сравнения: «Младший братик восьмилетнего Володи Ульянова был, по-видимому, нежный, чувствительный мальчик. Он очень расстраивался от песенки «Жил-был у бабушки серенький козлик…», а когда доходило до «рожек и ножек», даже не мог удержать слез. Гимназист первого класса Ульянов решил отучить брата от этой вредной немужественной привычки и, когда они оставались наедине, делал свирепое лицо и страшным голосом неустанно распевал эту песню. Братик забивался под диван и там рыдал до икоты, но Володя не отступал и, через какое-то время, достиг цели: братик уже совсем не переживал за козлика, а лишь за самого себя» (со слов сестры В. И. Ленина).
Детство у всех в основе личности, оно растворено в человеке, поэтому мы и не можем его вспомнить, что это мы сами и есть.
Более того, оно повторяется, оно симметрично старости. Народная мудрость соединяет, уравнивает «стар и млад» – старик возвращается в детство.
Симметрия возникает перед тем, как возникнуть и как исчезнуть. Это два утопленных конца жизни.
В конце, уже в 36-м году, Пушкин пишет последний, очень важный и очень мощный цикл, который заканчивается «Памятником», как последним стихотворением. Позже историки-литературоведы обозначили этот цикл как Пасхальный. И все исследователи склоняются к идее, что он хотел расписать эти стихи по дням Страстной Седмицы. Но что-то было начато, что-то не окончено… Поэтому в собраниях это все распределено по разным томам. Но если распределить все это хронологически, пытаясь проследить логику его мысли, становится видно, как это выстраивается в единый, прощальный цикл, начиная со смерти матери.
Когда мать умирала, Пушкин просидел у изголовья всю последнюю ее ночь. Можно сказать, она умерла у него на руках. Что, кстати, косвенно доказывает, насколько ему ее не хватало по жизни. Так, отойдя от смертного одра, он сразу посещает мастерскую скульптора Орловского, можно заподозрить, в мыслях о надгробии матери. Однако сборище кумиров вызывает в нем ироническую горечь: «Грустен и весел вхожу, ваятель, в твою мастерскую (…) Весело мне. Но меж тем в толпе молчаливых кумиров грустен гуляю: со мной доброго Дельвига нет…» Смерть матери прибавляется к смерти любимого друга, стихотворение, скорее всего, им забывается и не имеет отношения к замыслу «Пасхального» цикла, но напрямую ведет к двум последним стихотворениям, встык писанных друг за другом: «Кладбище» и «Я памятник себе воздвиг…».
Я как-то заметил – такая шутка, – если сократить весь текст Пушкина от первого до последнего слова, то есть взять первое и последнее. То получается, если взять первое стихотворение, которое печатается во всех собраниях, то это «Наталье». Ну, какой-то, вообще, воображаемой, может быть, Наталье… А последнее – это подпись под письмом Ишимовой, писательнице, кстати, для детей: «Вот, как надобно писать, Пушкин».
И если выбрать первое и последнее из всего, то получится: «Наталье – Пушкин».
Тут вся Судьба и заключена.
У Пушкина нет праздных слов, и все связаны между собой, прорисовывая Судьбу. Например, он вобрал в себя и Москву, и Петербург. У Пушкина они пребывают в некоем переломном балансе. Он родился в Москве, прожил тут до 12 лет, попал в Лицей – поэтому «Москва, как много в этом звуке…», и дальше уже оказался в Петербурге, который стал для него большим испытанием, а потом и концом всей жизни.
Роли этих двух СТОЛИЦ были в другой пропорции, чем у нас теперь. Потому что к Москве эта роль вернулась, а у Петербурга она была отнята. И по этому поводу самую важную вещь во всей русской литературе написал именно Пушкин – я имею в виду «Медный всадник». Содержание находится где-то в провале, разрыве между Москвой и Питером, между властью и нормальным человеком, между этими двумя ипостасями русского человека, а не в том сюжете с Евгением, который изложен.
Пушкин – это такой московский ребенок, петербургский подросток, русский поэт и писатель, до Азии не доехавший, в Европу не выпущенный. Таким образом, полностью воплотивший себя в виде универсального русского.
Мы привыкли воспринимать его как поэта светлого, солнечного, легкого, гармоничного, моцартианского… Он такой и есть. Но и далеко не только такой. Одновременно он кризисный поэт с очень жестокими стихами, прежде всего по отношению к себе. И очень рано он пишет весьма горькие вещи, видимо, предчувствуя всю драматичность своего конца. Всегда он помнил, как ему какая-то гадалка нагадала, что он погибнет от белой головы. И так и кончилось все белой головой Дантеса. Пушкин же написал где-то посередине между этими двумя точками «Песнь о вещем Олеге», где Олег принимает смерть, наступив на белый череп. А перед самой ссылкой в Михайловское 26 мая 1828 он пишет:
Дар напрасный, дар случайный,Жизнь, зачем ты мне дана?Иль зачем судьбою тайнойТы на казнь осуждена?
Кто меня враждебной властьюИз ничтожества воззвал,Душу мне наполнил страстью,Ум сомненьем взволновал?..
Цели нет передо мною:Сердце пусто, празден ум,И томит меня тоскоюОднозвучный жизни шум.
Вот это чувство, что все предопределено.
Пушкин умудрялся в силу какого-то необыкновенного своего ума не впадать в крайности, но он всюду эти края обозначал. И очень рано видел конец и начало собственной судьбы, да и жизни, как таковой.
У меня была такая идея, сделать проект – Пушкинский джаз. Я читал его черновики со всеми вычеркиваниями, подписями. И все это идеально ложилось на джазовую импровизацию. Мы с моими друзьями тогда шутили, шутили… Но часто в шутке содержится больше, чем доля, но и истина.
Любой ребенок хочет стать всем – и космонавтом, и хирургом, и милиционером, и пожарным… Тинейджер Пушкин написал в лицее: Великим быть желаю,//Люблю России честь.//Я много обещаю,//Исполню ли, Бог весть.
Он так и не утратил детства, которого ему не хватило – видимо, он его и выместил на всем своем протяжении.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
