Да о чем они думают, что дали власть над нами и нашими детьми этому еврейскому исчадию?
— На них! Смерть чужеземцам! Да поглотит их море! Смерть им вместе с колдуном Мезу[3].
Как эхо проклятий женщины, пронесся в толпе глухой гул, а зять седого звездочета, начальник стрелков, при виде любимого им племянника умершим, пришел в ярость и, вынув короткое копье, воскликнул:
— Да, последуют за мною все те, у которых есть сердце! На них! Жизнь за жизнь! Десять евреев за каждого египтянина, убитого волшебником!
Этот возглас знаменитого воина не пропал даром и воодушевил толпу. Женщины опередили мужчин и бросились к воротам; но жрецы еще медлили, так как хотели узнать прежде мнение пророка бога Амон-Ра. Этот же величественный с виду человек воскликнул:
— На молитву со мной, все те, которые носят одеяние жреца! Народ — это орудие возмездия в руках богов. Мы же останемся здесь и будем молиться за удачный исход мести!
II
Бай, второй пророк бога Амон-Ра, заступавший место первого пророка и верховного жреца Руи, так как последний был слишком стар, удалился в святилище; другие служители богов принялись за свои обязанности, тогда как разъяренная толпа народа бросилась по улицам города к отдаленным жилищам евреев.
Как вышедшая из берегов вода наполняет долину и уносит своим потоком все, что ей попадается на пути, точно также и спешившие на месть толпы народа увлекали за собою всех, кто им встречался. Ни один египтянин, у которого смерть вырвала дорогое ему существо, не отказывался следовать за прочими, так что толпа росла все более и более и сотни превращались в тысячи. Мужчины, женщины, дети, свободные люди и воины, воодушевленные желанием истребить ненавистных им евреев, стремились к отдаленной части города, в которой жили их враги.
И эти люди шли вперед, сами не зная, что делают;· они жаждали только смерти и гибели евреев.
Первый, на котором разразился их гнев, был еврей Нун, почтенный и многими уважаемый богатый старик, занимавшийся скотоводством; египтяне видели от него много хорошего, но раз только сердцем человека овладевает ненависть, то тут уже не может быть и речи о благодарности.
Жилище Нуна, точно также, как дома и хижины других евреев, находилось в западной части Таниса, в участке чужеземцев и примыкало к улицам города, в которых жили египтяне.
В это время, обыкновенно, поили крупный и мелкий скот Нуна и затем выгоняли его на пастбище; громадный двор, находящийся перед домом еврея был полом всякого рода скота, служащими у него мужчинами и женщинами, телегами и разными сельскими орудиями. Сам хозяин всегда наблюдал за всем, так что он и его домашние должны были сделаться первыми жертвами разъяренной толпы.
Но вот бывшие впереди египтяне достигли уже обширного двора Нуна и, между ними, зять седого звездочета, начальник стрелков, Горнехт.
Двор и дом были ярко освещены утренним солнцем. Сильный кузнец, бывший впереди, толкнул ногою ворота, но они были не на замке и так легко отворились, что ему пришлось схватиться за столбы, чтобы не упасть. Другие же тотчас протолкались вперед и проникли во двор, между ними и начальник стрелков.
Но что же это такое?
Неужели это новое волшебство еврейского вождя Мезу, так сильно желавшего доказать могущество своего Бога и причинившего столько бедствий египтянам?
Двор был совершенно пуст и только за изгородью лежало несколько трупов зараженных болезнью быков и овец и хромой ягненок, ковыляя, выбежал навстречу к египтянам, точно желая принять их достойным образом.
Даже телеги и сельские орудия исчезли со двора.
Шумящая и волновавшаяся толпа, принятая старым звездочетом за души проклятых на земле детей было ни что иное, как выступление евреев под начальством Моисея.
Начальник стрелков опустил меч и можно было подумать, что неожиданность его приятно поразила; стоявший же подле него писец из казнохранилища фараона, дико озирался кругом и, казалось, считал себя обманутым.
Ярость и гнев, достигшие таких ужасных размеров, при мраке ночи, теперь, с рассветом дня, несколько ослабели; а в воине Горнехте, так легко возбужденное чувство мести, также успокоилось: еще другим евреям он мог бы причинить какое угодно зло, только не Нуну, сын которого, Осия, был его товарищем по оружию и один из наиболее уважаемых военачальников. Если бы в минуту первой вспышки он вспомнил об этом и предугадал бы, что дом отца его товарища первый подвергнется нападению, то не встал во главе толпы, стремившейся на такую ужасную месть и уже раскаивался, что забыл приличную его возрасту, спокойную рассудительность.
Но вот пришли еще мужчины и женщины и сообщили, пока другие растаскивали все оставшееся в доме исчезнувшего Нуна, что и в соседних жилищах нашлись только мяукавшие кошки, брошенные хозяевами, убитый скот и разломанные орудия. Наконец разъяренная толпа притащила какого-то еврея с его семьей и полоумную седую женщину, которых они вытащили из соломы. Старуха рассказывала, что ее звали евреи с собою и говорили:
— Смотри, Мегела, беги скорее за нами.
Но она не могла поспеть за ними, потому что у ней были очень слабы ноги и даже не было обуви.
Мужчина же был безобразный еврей, к которому даже его единоплеменники не питали никакого сострадания; он уверял — то униженно, то со свойственным ему нахальством, — что не имеет ничего общего с ложными верованиями евреев, во имя которых обманщик Моисей увлек народ на верную гибель и, вместе с женой и ребенком, всегда держал сторону египтян.
На самом же деле это был ростовщик, которого знали многие; в то время, как его единоплеменники брались за посох, он спрятался, желая продолжать свое постыдное ремесло, чтобы не потерпеть убытков.
Некоторые из его должников находились также в толпе народа, но хотя бы их там и не было, то с ним все же покончили бы, так как он был первый, на котором разъяренная толпа могла доказать, что ее месть не шутка. С диким криком бросилась толпа на еврея и скоро на дворе валялись трупы несчастного и его семьи. Никто не знал, кто первый совершил это кровавое дело, так как многие разом бросились на ненавистного ростовщика.
Другие оставшиеся евреи, вытащенные из домов и хижин, подверглись той же участи; наконец, некоторые принялись разрушать дома евреев, желая стереть с лица земли жилища ненавистных им людей.
Иные женщины вздумали было носить горящие уголья, думая поджечь оставленные дома, но более благоразумные тушили их и этим отстранили опасность, потому что пожар мог бы истребить не только одни
