3
Пятно на стекле…
Это я, прикоснувшись лбом,
смотрел на цветущую сливу.
Руслан Белов.
События в жизни шестнадцатилетнего юноши бьют ключом, и постепенно блеск золота Македонского померк в моем сознании. Однако ненадолго – всего лишь на год. Перед экзаменами на юридический факультет университета, мама предложила съездить куда-нибудь развеяться. Неожиданно для себя, но, видимо, не для подсознания, я выбрал туристическую поездку на Искандер.
На турбазе судьба свела меня с крепенькой Лидой Батаевой; с первого взгляда она отнесла меня к категории достойных женихов. Вечером мы жгли костер, и она сидела напротив. Чернело небо, прибитое серебряными гвоздиками, пылали розовым огнем угли, светились потаенным интересом ее глаза, со всех сторон гремело «ледорубом, бабка, ледорубом, любка, ледорубом, ты моя сизая голубка». А я, стараясь не смотреть на Лиду, решал, что делать: идти со всеми в поход на перевал со странным названием Мура и сладко целоваться с ней на закате или заняться заверкой свидетельств Согда, с тем, чтобы убить в себе последние сомнения.
Поглядывая украдкой на девушку, я чувствовал, я знал подспудно, что она, пересядь сейчас я к ней, запряжет меня в повозку, усядется в нее, и мы поедем по жизни простыми ее тружениками и будем за это вознаграждены. Сейчас мне кажется, что именно в тот чудесный вечер я сделал выбор, который, в конце концов, заключил меня жестоко в моих бетонных стенах, и теперь я сижу у компьютера, весь окруженный его периферией, а не в кругу любящих детей и внуков.
Мне многое кажется, в каждом углу моего дома выжидает удобного случая чья-нибудь напрягшаяся тень.
Я не пересел к Лиде и на следующий день, сказавшись больным, не ушел вместе с группой поливать потом тропы и перевалы, никогда не испытывавшие тяжести шагов солдат Македонского. Вместо этого я пошел по следам предков Согда. И скоро, используя сведения, полученные от него, обнаружил массу доказательств того, что сокровища Александра действительно разыскивались в течение многих веков. Одно из этих доказательств, медная согдийская монета, сидела в трещине отвесной скалы. По словам моего Согда она тысячелетиями играла роль кредо, символа веры, для разуверившихся искателей клада. При помощи ледоруба я извлек ее и зря – шесть лет спустя, Надя променяла эту важную для меня вещь на серебряный царский полтинник. Еще через несколько дней рекогносцировки моя уверенность в том, что клад Александра Македонского существуют объективно, стала непреклонной и вещественно доказанной.
По приезде домой, совершенно захваченный древней историей, чувствуя себя едва ли не соумышленником великого полководца, я решил подавать документы не на юридический факультет, а на геологический, с тем, чтобы после его окончания поступить на работу в геологоразведочную экспедицию, ведущую исследования на территории Ягнобской долины.
Так я стал геологом и получил в распоряжение исследовательскую мощь региональных поисковых и, главное, геофизических партий. К концу 1977 года все интересующие меня районы были покрыты крупномасштабными сейсмической и магнитной съемками, а также многими видами электроразведки. К середине 1979 я оконтурил три небольших участка, в недрах которых, и только в них, могло находиться золото Македонского. К счастью, удалось сделать это тайно, не привлекая внимания коллег и местных жителей. В двух случаях мне пришлось пойти на прямой подлог геофизических документов, а в одном на… Впрочем, разговорчивость к добру не ведет – срок давности моих деяний еще не истек.
Летом 1981 года я покинул Ягнобскую долину, на 100 процентов решив задачу пятидесяти поколений предков моего согда.
Тому, кто, подобно отцу Федору из «Двенадцати стульев», возымеет желание навести справки в соответствующих архивах (естественно, не мебельных, а геофизических), рекомендую не надеяться на извлечение из их содержимого каких-либо «ниточек» – в 1982 году, поступив в аспирантуру, я специально избрал объектом исследований месторождения Ягнобской долины. Специально, чтобы произвести изъятия из этих самых и других архивов. Для изъятия документов из Всесоюзных геологических фондов и их подмены мне пришлось прожить с О., ответственной работницей этой организации, шесть с половиной месяцев.
Тайнопись, специальная система изменения обычного письма, понятная только узкому кругу посвященных; см. Криптография.
Криптография (от крипто… и…графия), тайнопись, специальная система изменения обычного письма, используемая с целью сделать текст понятным лишь для ограниченного числа лиц, знающих эту систему. Различные способы К. применялись для зашифровки военных, дипломатических, торгово-финансовых, нелегально-политических, религиозно-еретических текстов; служат для игры в разгадывание (детская К., ребусы и т. п.). К. известна с древнейших времён на Древнем Востоке, в Древней Греции и Риме, в русских памятниках – с 12–13 вв. В славянских рукописях, кроме основных функций, употреблялась для отделения культового текста от приписок, указаний чтецу и т. д., в заговорах – как магическое средство. Известны следующие основные способы К.: 1) употребление иного алфавита (например, в русских памятниках глаголица, греч., лат.); 2) изменение знаков (например, приписывание дополнительных чёрточек, недописывание букв, т. н. полусловица); 3) условные знаки или цифры; 4) замена одних букв другими по их месту в алфавите (например, т. н. литорея) или их числовому значению; 5) запись текста в виде некоторой фигуры, иногда вкрапленной в др. текст (например, акростих); 6) написание слов в обратном порядке. Надпись или документ, сделанные криптографическим способом, называется криптограммой.
В начале девяностых назад я видел Лиду на гребне плотины в Медео. Она смотрела в снежно-вершинную даль, за руку ее держал по всем параметрам средний мужчина. Они были счастливы.
4
Пишу пьяный.
Набрался…
С утра взяла тоска, не с утра, с ночи.
Лежал до пяти, пока не вспомнил, что в холодильнике есть, взял вчера не одну, три – попалось хорошее вино. И набрался. А что пьяному с утра делать? Только писать. Я часто нетрезвый пишу. У нас корифей был в отечественной геологии. Всемирно известный. Так он такие книжки с отчетами писал, что Сталинские и Госпремии, как из чайника лились. Почему из чайника? Да потому, что этот корифей для изготовления научного шедевра запирался в избе (если был на полевых работах) или квартире с пятилитровым чайником спирта без всякой там закуски и писал. На особые шедевры чайника, конечно, не хватало, и ему меняли через форточку, и опять без всякого сала. Я попробовал, когда диссертацию писал – знаете, получилось! Двадцать листов в тумане настучал, потом один узбек из них докторскую сделал. Если не верите, спросите, он скажет, честный он…
Вернемся, однако, к баранам, тем более, протрезвел чуть-чуть. Сейчас такое напишу…
Не знаю, что был бы я без золота, без всего того, что с ним связалось. Оно – подкладка моей жизни. Невидимая никому несносная подкладка – жизнь почти стерлась, как брюки в промежности, а она, блестит, как новая, и греет, греет, греет.
…Это случилось в семьдесят восьмом, во второй половине дня – как вспомню, так адреналин прет, куда против него алкоголю! Скоро закончив картирование дальнего участка, спустился в долину и сел обедать на зеленой лужайке у ручья, по-детски беззаботно пускавшего пузыри в своих высоких бережках – «Буль-буль. Буль-буль-буль». Два часа назад я видел его под перевалом – рыча и брызжа слюной, он вырывался из-под ледника, вырывался и, увлекая за собой камни, зверем бросался вниз. Теперь он успокоился. На время. Пока добежит до Ягноба, рычать ему и рычать.
Обед состоял из банки кильки в томатном соусе – глаза бы ее не видели – увесистой краюхи замечательного хлеба, выпеченного утром на разведочной пекарне, и фляжки сладкого крепкого чая. Пока ел, вылезли сурки. Ветер дул ко мне, и один из них, цветом червонного золота, толстый, зад шлейфом волочится, свалился со склона чуть ли не к моим ногам и принялся щипать траву, время от времени пристально поглядывая. Я знал, что сурки не боятся неподвижного, и наблюдал картину, неспешно попивая сладкий чифирок. Когда расстояние между нами сократилось метров до пяти, во мне проснулся охотник.
Он прыгнул на животное вепрем, и если бы не килька, краюха хлеб и пол-литра чая под завязку, тому бы не поздоровилось, не помогли бы и лошадиные зубы, и волчьи когти. А с ними (килькой и т. д.) прекрасное жаркое, три бутылки целебного жира и треть меховой шапки успели отпрянуть и скрыться в ближайшей норе. Однако охотник не захотел смириться с неудачей. Забыв об усталости, он схватил молоток и принялся разрывать сурчину, хотя хорошо знал, чем это предприятие закончится – вскрыв нору метра на три, он обессилит, пошлет сурка к сурочьей матери и, ополоснувшись в ручье, потащит рюкзак с пробами и образцами – килограммов двадцать, обедать ведь сел, чтобы хоть как-то его облегчить, – потащит в лагерь, до которого три километра вниз по долине и потом еще восемьсот потных, совершенно ишачьих метров прямо в лоб. Однако судьба вознаграждает безумство, вознаградила и на сей раз: на третьем метре охотник наткнулся на свое червонное золото.
