Бойцы обступили задержанного.
— Степан! — окликнул Шлыков Азаронка, по-прежнему смявшем у перил на мосту. — Иди-ка сюда. Ты вот этого гражданина Гредюшко не знаешь?
— Кого? — нехотя отозвался Степан и, точно пьяный, покачиваясь, медленно зашагал к неизвестному. Бойцы, державшие за руки приведенного человека, почувствовали, как он вздрогнул, услышав голос Степана, и рванулся, чтобы вырваться, но они удержали его.
Азаронок остановился, не доходя несколько шагов до задержанного, и на мгновение оцепенел. Винтовка выпала у него из рук, но в следующую секунду он прыгнул вперед, перескочив через винтовку, и судорожно вцепился в глотку опасному противнику.
— А-а!.. Ми-ис-ни-ик!! — гортанным голосом прохрипел он и, свалив свою жертву на землю, начал душить.
Он был страшен в этот момент, этот простой и обычно нерасторопный пожилой колхозник. Когда четыре крепких бойца оторвали его от Мисника и оттащили в сторону, он не сразу пришел в себя от ярости.
По просьбе всех бойцов Шлыков разрешил Степану собственноручно убить предателя. Азаронок это выполнил прямо здесь же, на середине заминированного моста.
Когда семнадцать человек перешли мост и удалились метров на семьдесят, восемнадцатый чиркнул спичку. Бочки со скипидаром, расставленные на мосту, вспыхнули, зашипел бикфордов шнур. Убедившись, что все в порядке, Телегин побежал за товарищами.
Через минуту под охваченным пламенем мостом раздался взрыв. Труп предателя вместе с обломками свай темным силуэтом метнулся в воздухе.
— Задание выполнено! Пошли! — сказал Шлыков и зашагал к лесу.
Группа была уже за деревней Веленщина, когда от горящего моста послышалась стрельба из винтовок и автоматов. Это гитлеровцы, подъезжая к месту взрыва, открыли стрельбу по местам, в которых могли быть партизанские засады.
Весь обратный путь Степан Азаронок шел в приподнятом настроении и даже пытался насвистывать мотивы песен белорусской колхозной молодежи.
Ребятам тоже было весело.
— Ну как, доволен, дядя Степан, что с Мисником покончил? — спросил Телегин.
— Знамо, доволен, милый! А то как же ты, сынок, думал? Ведь это пес бешеный, а не человек был. Он моего младшего брата выдал гестапо? Выдал! — задавал сам себе вопросы и сам же отвечал на них Азаронок. — Отца моего, древнего старика, избил? Избил! А ну-ка, если бы Мисник жив остался да узнал, что я на подрыве моста был? Да он бы тогда весь наш род истребил! А теперь что же? Теперь другое дело. Пока фашисты сами до всего дознаются, глядь, и конец им придет.
Когда группа вернулась в лагерь, я перед строем объявил благодарность Александру Шлыкову за успешное выполнение боевого задания, поблагодарил Телегина за изобретательность и находчивость, пожал руку и поздравил с успехом и Степана Азаронка. Колхозник хотел, видимо, что-то сказать, но только махнул рукой и отошел на свое место. Отряд был в возбужденном, радостном настроении. На несколько недель мы прервали движение неприятельских войск между двумя городами, и это вызывало у людей чувство удовлетворения и гордости.
Зарево над Годивлей полыхало всю ночь и было видно издалека. Теперь уже не приходилось сомневаться, что гестапо пришлет к нам «гостей». И хоть место у нас было дальнее и глухое, но «семейка» так разрослась, что ее ни в какой трущобе спрятать уже было нельзя. Каждый день для питания требовался хлеб и скот, каждый день шли к нам беглецы, окруженцы, крестьяне.
Каждый день к десантникам прибывали все новые пополнения из лесов и деревень и просили зачислить их в отряд, и, как мы ни маскировались, на снегу оставались тропы, указывающие путь к лагерю.
Здесь стоит рассказать о встрече с колхозным бригадиром Саннинского района, Витебской области, коммунистом Иваном Трофимовичем Рыжиком, с которым мы потом очень подружились.
— Иван Рыжик… Скрываюсь в лесу от немцев, — представился нам с Дубовым крестьянин лет сорока, среднего роста, улыбаясь одними умными серыми глазами. Широкие плечи, мускулистые руки, короткая развитая шея — говорили о большой физической силе, а резкие черты лица и острый, сосредоточенный взгляд — о волевом характере этого человека.
— Что же вам немцы не дают жить в деревне? — спросил новичка Дубов.
— Да как вам сказать? Они, может, и дадут жить тем, кто подчинится ихним фашистовским правилам, а только это такая же смерть, еще хуже… Они вот нашего предколхоза оставили на своем месте и подписку от него взяли, чтобы, значит, работать на них. Но этот тоже им не пособник. Ему пока податься некуда, и о народе он беспокоится, чтобы деревня не пострадала… Посовещались наши коммунисты с вашими ребятами и решили — остаться ему пока. Другое дело у меня. Два моих сына в армии, а старуха перед войной в Тамбов к дочке уехала. Один я, значит, остался. Председатель-то сначала не пускал, а потом говорит: «Ну, иди, а то еще не выдержишь, задушишь у себя в хате фрица, спалят деревню, проклятые, и людей погубят… А народ пока еще не подготовлен». Ну, вот так и отбыл я из деревни. От ваших-то ребят я тогда отбился и все в одиночку промышлял, пока к вам дороги не нащупал… Вот и партийный билет у меня с собой, — добавил Рыжик.
Дубов взял красную книжечку и начал внимательно перелистывать.
Мы и раньше слышали о нем и после встречи зачислили его в «нестроевую». Так у нас называлась группа в полтора десятка людей, умудренных жизненным опытом. Командиром группы был сержант Харитонов, а политруком — Дубов.
Об этих людях следует рассказать.
Самым старшим в этой группе был семидесятилетний дед Пахом, партизанский снайпер. Это был очень крепкий и выносливый старик, хитрый и ловкий воин, мастер на всякие «фокусы».
Пахом Митрич вступил в кандидаты партии на второй день Великой Отечественной войны. Старый и опытный охотник, он в лес явился со своим дробовиком.
Вначале над Пахомом многие смеялись:
— Что же ты таскаешь свою «стрельбу»? Чай, фашисты-то не куропатки.
Но дед терпеливо переносил насмешки и упорно не желал расставаться со своим дробовиком.
— Винтовка-то хороша на поле, а не в лесу, да когда пуль сколько хочешь… А из моей больше как два раза не выпалишь, и промашки из нее быть не может. Ежели бекасу на лету сбиваешь, так как же в человека не попасть? — заспорил один раз Пахом Митрич с молодым бойцом в землянке.
В словах старика много правды. Я слушал молча. Но парень горячился. Он за свою трехлинейку готов был с дедом хоть на кулаки. А когда старый партизан загнал парня в тупик, то против Пахома выступили другие.
— Дробовик, Пахом Митрич, хорош, слов нет, — начал один с хитринкой, издалека. — Вот ежели, к примеру, застать гитлеровцев в бане… и выпугнуть их оттуда голышом… А ежели немец попадется в шубе да в очках, так и стрелять незачем — мех спортишь.
Хлопцы дружно расхохотались.
Пахом Митрич рассердился и вышел.
На второй день он отпросился у своего командира на хутор, проведать земляка. А через два дня привел в лагерь двух пленных фашистов. На следующее утро он с бойцом-шофером пригнал добытый в бою мотоцикл с прицепом. Дня через три он повел на дорогу пять автоматчиков и посадил их в засаду, сам сел поудобнее в сторонке.
На этот раз попалась грузовая автомашина. Два гитлеровца ехали в кабине, третий сидел на ящиках в кузове. Шофер гнал машину с большой скоростью. Автоматчики не успели сделать и одного выстрела, как после дуплета, сделанного Митричем, машина полетела в канаву. Первый выстрел картечью Пахом Митрич сделал по стеклу, осколками стекла и картечью вывело из строя шофера и сидевшего рядом ефрейтора, вторым выстрелом был смертельно ранен автоматчик, сидевший поверх груза.
Так дед Пахом доказал, что наш советский патриот способен бить фашистских оккупантов даже дробовиком. Пахома Митрича прозвали снайпером и никогда больше не предлагали ему сменить свою «стрельбу» на другое оружие.
Самым молодым в группе «отцов» был командир этого подразделения, сержант Харитонов. Ему было тридцать лет. В подразделении насчитывалось восемнадцать человек, три подрывных пятерки и, как говорили, три человека на расход. Одну пятерку возглавлял Рыжик, другую — сибиряк Ермил Боровиков, «волосатый», как его звали за пренебрежение к бритве, третью — дед Пахом.
В отличие от других, эти группы вели общий счет сброшенных под откос гитлеровских эшелонов и захваченных трофеев. Подразделение использовалось на охране штаба и в целом составе никогда на боевые операции не отпускалось, но взаимная дружба и сплоченность среди стариков была изумительно крепкой.
5. Бой
Через два дня после взрыва моста наш начпрод отправился в деревню Веленщина, собрал там несколько буханок хлеба и организовал выпечку на следующий день. Об этом узнал старший полицейский Булай, проживавший в соседнем поселке Острова, и вызвал карателей из Лепеля. В деревню прибыли шестьдесят четыре до зубов вооруженных гестаповца, и наш парень едва успел унести ноги.
