на что другому понадобилось бы полновесное десятилетие, Балашов укладывал в год-два нечеловечески напряженной умственной работы. И – выполнил. Выполнил!
Коль люди не удивленны».
3
Последнее, столь дорогое Станиславу Александровичу выражение заимствовано из их общих с Дмитрием Михайловичем варзугских месяцев.
Стилистически органично было бы перейти тут к той части былины, где описано торжество Дюка Степановича…
Один-то Дюк да снаряжается,
Обувал он лапти из семи шелков:
Такие были лапти востроносые,
Что ведь нос-от шилом и пята востра,
С носу к пяте хоть яйцо кати;
Во те во носы во лапотные,
Вплетано по камешку по яхонту,
По яхонту по самоцветному…
Надел Дюк шубу соболиную,
Под дорогим под зеленым под знаметом.
А пуговки были вольячные,
А лит-то вольяг да красна золота,
Петельки да из семи шелков,
Да и в пуговках были левы-звери,
А в петельках были люты змеи.
Накладывал он шляпу семигранчату,
Пошел-то Дюк да во божью церковь.
Зарыкали у Дюка тут левы-звери,
Засвистали у Дюка тут люты змеи,
Да все тут в Киеве заслушались,
А все тут-то Дюку поклонилися.
«Спасибо ты, Дюк да сын Степанович!
Перещапил Чурилушку ты Пленкова».
Отстояли христовскую заутреню,
Пошли как они да из божьей церкви,
Да отобрал Дюк с Чурилы тут велик заклад,
Велик заклад да ведь пятьсот рублей.
«Да аи ты, Чурило сухоногое!
Сухоногое Чурило, грабоногое!
Баси ты, Чурило, перед бабами,
Перед бабами да перед девками,
Ай с нами с молодцами ты и в кон нейди».
К сожалению, в Чеболакше, обезлюдевшей после того, как здесь отрубили электричество, никто уже не помнил русских былин, да и говорили и чувствовали здесь совсем по-другому.
Как с горькой иронией говорит сам Дмитрий Михайлович Балашов, цикл романов «Государи Московские» он писал с перерывами – то ему проламывали голову, то грозили посадить в «психушку», то на «химию» сослать…
«После «Бремени власти» мне топором проломили голову, – рассказывал писатель. – Перед «Симеоном Гордым» полтора года не мог работать – голова стала хуже соображать».
4
К сожалению, документы, относящиеся непосредственно к боевым событиям в Чеболакше, в частности, заявление Д.М. Балашова в Генеральную прокуратуру СССР о факте покушения на его жизнь[85] в ГАНПИНО почему-то до сих пор закрыты для ознакомления.
Поэтому нам придется восстанавливать картину событий лишь на свидетельствах современников, которые сами тоже не были очевидцами, а рассказывали о происшествии по слухам…
«Этот типично питерский, кафедральный интеллектуал сумел перевоплотиться в крестьянина, – пишет Александр Проханов. – У него было несколько жен и то ли 10, то ли 12 детей… Рассказывали, что когда вернувшемуся в деревню из зоны односельчанину приглянулась жена Балашова, оба схватились в топоры».
«Дмитрий ударил первым и разбил наглому мужику голову, – утверждает Геннадий Гусев. – Балашова должны были судить. Дошло до тогдашнего секретаря ЦК Демичева (потом министра культуры), он его спас».
Чуть-чуть подправить эти «свидетельства» и точно бы можно было вставить в былину, где:
Приправил Дюк через Пучай-реку,
Назад-то Дюк да стал отскакивать,
Хватил Чурилу за желты кудри,
А сшиб Чурилу на крут бережок…
Сам Балашов рассказывал эту историю иначе, хотя тоже, не утруждая себя точным изложением фактов…
– Там был бандит в деревне, немножко ненормальный, злой, – говорил он. – Я все больше укреплялся – взял в руки топор, сам срубил баню, завел корову – его это, видимо, бесило. Первый раз он бросился на меня с косой – я его побил. Тут завязалась такая штука… Это решило использовать областное руководство, которое давно хотело от меня избавиться. Это прием такой. Приезжает милиция и забирает вовсе не того, кого надо бы. Увозят, держат четыре часа необоснованно. Вот так – мой соседушко, очень напуганный первой дракой, воспрял духом, хорошо прочувствовал ситуацию. И тут… Я загонял ночью быка, он сзади напал на меня с топором. Пытался отрубить голову, но на полтора сантиметра промахнулся – топор вошел в вязаную шапку, но череп он мне проломил. Я упал, вскочил, чудом перехватил топор, как-то испугал недруга словами. Он убежал, удрал. А я загнал быка, затем в кромешной тьме проплыл семь километров до соседней деревни, где был телефон. И лишь поздно ночью в двадцати километрах от Чеболакши меня положили оперировать – зашили. Но зашил коновал: какую-то артерию не сшил, а просто отсоединил, и это чувствуется до сих пор…»
Насколько объективен был Балашов в этой исповеди, не ясно, потому что доподлинно известно, ему действительно маячила «химия» и пришлось отмазываться от нее…
И это тоже часть выбранной Балашовым русской судьбы…
5
Мы знаем, что один и тот же человек в разных ситуациях может вести себя по-разному. Он может быть добрым и злым, мягким и грубым, предупредительным и высокомерным…
Порою жизненные обстоятельства делают человека не властным в своих поступках. Не зря ведь русская пословица говорит, что от тюрьмы да от сумы не зарекайся. Удивительно точно подходила эта пословица к горячему и вспыльчивому Дмитрию Михайловичу Балашову…
Он закончит свою жизнь известным писателем, почетным гражданином Великого Новгорода, но – что уж скрывать это? – бывал и под следствием, и под судом…
В человеке – и для Дмитрия Михайловича Балашова это особенно существенно! – важно не то, что он может, а то, что он не может.
Сам Дмитрий Михайлович уже не мог свернуть с того Пути, который так долго и так трудно он искал, на который его поставил Господь – Пути служения России.
Отметим тут, что Дмитрий Михайлович писал романы московского цикла, будучи невоцерковленным человеком.
Да, он спасал деревянные храмы, он любил иконы, но постижение православного мировоззрения совершалось им вне Церкви.
И приходится только удивляться, насколько точно передавал он в своих книгах живое религиозное переживание русского человека.
Еще более поразительно, насколько живительными оказывались романы Балашова для читателей семидесятых годов, души которых – хрущевское наступление на Русскую Православную Церковь все-таки сделало свое дело! – зарастали тогда атеистическим чертополохом и бурьяном…
«Дмитрий Михайлович Балашов всей жизнью своей, всем разумом, голыми руками вытащил из горячей топки исторической плавильни нашу же собственную историю, как выгребают кочергой угли из русской печи… Но он – голыми руками! – говорил С.А. Панкратов. – И мы увидели вдруг, что исторические угли еще не подернулись пеплом забвения и холода, что они ярко светятся под
