"Я должен указать ему на риск, связанный с тем, что поэму могут счесть выражением личных переживаний. Сделаю это сразу же по выходе книги. А пока что подготовлю второе издание".
Накануне появления сборника Марк Хенна, известный критик, который еженедельно отзванивал кому-нибудь заупокойную в соответствующем отделе "Колокола", где он сотрудничал, уведомил Компсона Грайса, что "выложил им все" в рецензии на поэму "Барс". Более молодой литературный деятель, известный своими пиратскими приёмами, ни о чём издателя не известил, но статью тоже подготовил. Обе рецензии были напечатаны в день выхода сборника. Компсон Грайс вырезал их и прихватил в собой в ресторан "Жасмин", куда он пригласил Уилфрида позавтракать.
Они встретились у входа и проследовали к столику в дальнем конце зала. Помещение было набито людьми, знавшими всех и всякого в мире литературы, искусства и театра. Компсон Грайс, умудрённый опытом угощения многих авторов, выждал, пока опорожнится бутылка "Мутон Ротшильд" 1870 года. Затем вытащил из кармана обе рецензии, положил перед собеседником статью Марка Хенны и спросил:
– Читали? Довольно сочувственная.
Уилфрид пробежал вырезку.
Критик действительно "выложил им все". Почти вся статья была посвящена превознесению "Барса", который объявлялся произведением, наиболее полно раскрывшим человеческую душу со времён Шелли.
– Чушь! Шелли раскрывается только в лирике.
– Шелли так Шелли! – отозвался Компсон Грайс. – Надо же ему на кого-то сослаться.
Рецензент утверждал, что поэма "срывает последние покровы лицемерия, к которому на протяжении всей истории литературы приходилось прибегать музе, как только дело касалось религии". Кончалась статья словами: "Эта поэма, которая представляет собой неудержимый поток повествования о муках души, поставленной перед жестокой дилеммой, есть поистине одно из высочайших достижений художественно-психологического анализа, известных нам в двадцатом столетии".
Подметив выражение, с каким его гость отложил вырезку, Компсон Грайс осторожно вставил:
– Очень неплохо! Личный пафос вещи – вот что всех покоряет.
Уилфрид судорожно передёрнулся.
– Есть у вас чем обрезать сигару? Компсон Грайс подал ему гильотинку вместе со второй рецензией:
– Думаю, что вам следует прочесть и эту, из "Дейли фейз".
Рецензии был предпослан заголовок:
ВЫЗОВ.
БОЛЬШЕВИЗМ ПРОТИВ ИМПЕРИИ.
Уилфрид взял статью.
– Кто такой Джеффи Колтем? – спросил он.
Рецензия начиналась с некоторых довольно точных сведений о прошлом поэта, его ранних работах и жизни вплоть до принятия им магометанства, о чём тоже упоминалось. Затем, после нескольких благосклонных замечаний об остальных стихотворениях сборника, рецензент переходил к "Барсу", который, по его словам, берет человека за горло мёртвой хваткой бульдога. Ниже он цитировал строки:
Давно все догмы обветшали,Проклятье вере и морали,Что мысль цепями оковали!От них лекарство есть одно Сомненья горькое вино.
Пей скепсис иль иди на дно! – и с расчётливой жестокостью продолжал:
"Повествовательная форма поэмы – тонкий способ замаскировать ту всеразрушающую горечь, которую невольно хочется объяснить раной, нанесённой непомерной гордыне того, кто изменил и себе и всему британскому. Намеревался ли мистер Дезерт раскрыть в, поэме свой личный опыт и переживания в связи со своим обращением в ислам, религию, которой, заметим мимоходом, он, судя по вышеприведённым горьким и жалким строкам, достоин не более, чем христианства, – ответить мы, разумеется, не берёмся, но советуем автору быть до конца искренним и сказать нам правду. Раз в нашей среде находится поэт, который с безусловным талантом проникает к нам в душу, подрывая наши верования и наш престиж, мы имеем право знать, не является ли он таким же ренегатом, как и его герои".
– По-моему, это пасквиль, – невозмутимо констатировал Компсон Грайс.
Уилфрид глянул на него так, что тот впоследствии признавался: "Я не подозревал, что у Дезерта такие глаза".
– Да, я ренегат. Я перешёл в магометанство под пистолетом, и вы можете предать это гласности.
Еле удержавшись от возгласа: "Слава богу!" – Компсон Грайс протянул ему руку, но Уилфрид откинулся назад, и лицо его потонуло в клубе сигарного дыма. Издатель сполз на самый кончик стула:
– Значит, я должен послать в "Дейли фейз" письмо и заявить, что "Барс" написан вами на основании ваших личных переживаний? Так я вас понял?
– Так.
– Дорогой мой, это же замечательно! Это, если хотите знать, акт мужества!
Улыбка Уилфрида заставила Компсона Грайса отодвинуться назад к спинке стула, проглотить вертевшуюся на языке фразу: "Спрос на книгу чудовищно возрастёт", – и заменить её другой:
– Письмо чрезвычайно укрепит ваши позиции. Надо бы также щёлкнуть по носу этого парня.
– Пусть занимается своей стряпнёй!
– Пожалуй, верно, – согласился Компсон Грайс. Он был отнюдь не намерен впутываться в драку, – влиятельная "Дейли фейз" могла подвергнуть избиению издаваемых им авторов.
Уилфрид поднялся:
– Весьма признателен. Мне пора.
Компсон Грайс посмотрел ему вслед. Дезерт уходил медленным шагом, высоко подняв голову. "Бедняга! – подумал издатель. – Вот будет сенсация!"
Вернувшись в контору, он потратил некоторое время на поиски фразы, которую можно было бы вырвать из рецензии, чтобы использовать для рекламы. Наконец он подобрал нужную выдержку:
"Дейли фейз": "В литературе последних лет поэма не имеет равных себе по мастерству".
(Остальную часть предложения Компсон Грайс опустил, потому что она гласила: "… выбивания почвы из-под ног у всего, на чём мы стоим".) Затем он сочинил письмо редактору газеты. Он пишет, сообщал Компсон Грайс, по просьбе мистера Дезерта, которому вовсе не нужно бросать вызов, чтобы добиться от него искренности, и который сам жаждет объявить во всеуслышание, что в основу «Барса» им действительно положены собственные переживания. Лично он, Компсон Грайс, считает такое откровенное признание самым поразительным актом мужества за последние годы. Он гордится тем, что первым печатает поэму, которая по своей психологической глубине, художественным достоинствам и чисто человеческой ценности представляет собой наиболее выдающееся явление современности.
Он подписался: "Ваш покорный слуга Компсон Грайс", – затем увеличил предполагаемый тираж второго издания, распорядился заранее подготовить объявление: "Первое издание разошлось; второй, расширенный тираж – в наборе", – и поехал к себе в клуб играть в бридж.
Компсон Грайс, как и Майкл, состоял членом «Полиглота» и поэтому наткнулся в холле на Монта. Волосы его бывшего компаньона были растрёпаны, уши стояли торчком, и заговорил он немедленно:
– Грайс, что вы собираетесь предпринять против этого молодого негодяя Колтема?
Компсон Грайс успокоительно улыбнулся и заверил:
– Не волнуйтесь! Я показал рецензию Дезерту, и он поручил мне вырвать у змеи жало, объявив, что он полностью все признает.
– О господи!..
– А что? Разве вы не знали?
– Знал, но…
Эти слова пролили бальзам на сердце Компсона Грайса, который усомнился было в правдивости признания Уилфрида. В самом деле, мог ли он решиться напечатать эту поему, если она написана о нём самом? Кто же станет разглашать такие подробности своей биографии? Но слова Монта разрешили его недоумение: тот в своё время открыл Дезерта и был ближайшим другом поэта.
– Словом, я написал в "Дейли фейз" и все объяснил.
– Так просил Уилфрид?
– Да, просил.
– Публикация поэмы – безумие. Quern Deus…[4]
Майкл перехватил выражение, мелькнувшее на лице Компсона Грайса, и горько прибавил:
– Впрочем, вам ведь важно, чтобы была сенсация.
Тот холодно возразил:
– Покамест трудно сказать, что это нам принесёт – пользу или вред.
– Чушь! – вскипел Майкл. – Теперь все, будь они прокляты, кинутся читать поэму! Видели вы сегодня Уилфрида?
– Мы завтракали вместе.
– Как он выглядит?
"Как Азраил", – пришло на ум Компсону Грайсу, но ответил он подругому:
– О, прекрасно! Совершенно спокоен.
– Как грешник в аду! Слушайте, Грайс, если вы не встанете рядом с ним и не поддержите его всем, что только в ваших силах, я с вами навеки порву.
– За кого вы меня принимаете, дорогой друг? – не без достоинства осадил его Компсон Грайс и, одёрнув жилет, проследовал в карточный салон.
Майкл, бормоча под нос: "Рыбья кровь!" – помчался на Корк-стрит.
"Не знаю, захочет ли бедняга видеть меня", – тревожно думал он.
Но, дойдя до угла этой улицы, Майкл впал в такой ужас, что отправился не к Уилфриду, а на Маунт-стрит. Дворецкий сообщил ему, что его родителей нет дома, но мисс Динни приехала утром из Кондафорда.
– Хорошо, Блор. Если она не ушла, я её сам найду.
