Ваняшин посчитал не лишним напомнить толстяку, для чего он там:
– Ты, вообще-то, там не для того, чтобы скучать или веселиться. А для конкретной работы. Наблюдать за гражданкой Чикиной. Кстати, как там она? – спросил Ваняшин.
Туманов с Греком выжидающе смотрели на него, и потому, как изменилось лицо Ваняшина, оба поняли, что-то случилось.
– Погоди, Сокольский, я сейчас, – сказал Ваняшин в трубку, потом виновато посмотрел на Туманова: – Сокольский докладывает, что сегодня утром Чикина не выходила из дома. А вчера вечером в ее квартире не было света. Он видел, как она входила в подъезд, а потом…
– Что? – Федор от таких известий вскочил со стула. А помрачневший Грек сказал угрюмо:
– Вот куцепердок толстый. Почему он не доложил об этом вчера вечером. Николаич, чего делать-то будем? – уставился он на майора.
Туманов подошел к Ваняшину и, глядя в глаза, что подчеркивало особую его строгость, сказал:
– Передай толстяку, пусть пока остается в машине. Мы сейчас подъедем.
* * *
Лейтенант Сокольский выглядел немного обескураженным. Увидев, торопливо вылезающего из белой «девятки» Ваняшина майора Туманова, он выскочил из своей машины, подбежал для доклада.
– Товарищ майор… – начал, было, он, но Федор махнул рукой, чтобы толстяк не продолжал. Решил, что не стоит тратить на это время.
– Потом, Сокольский. А сейчас пошли, – В подъезд Туманов вошел первым. Грек спешил, чтобы не отстать от него. Лейтенант Ваняшин широкими шагами перескакивал через ступеньки, обгоняя Грека.
Позади всех топал практикант Сокольский.
Они поднялись на пятый этаж, и Федор не мешкая, позвонил в дверь. Звонил он так долго, что соседка Чикиных, квартира которой была через стенку, не выдержала, открыла дверь.
– Ну чего вы звоните? – недовольно спросила она, подозрительно посматривая на столпившихся оперативников. Особенно ее внимание привлек Грек, похожий на цыгана и толстяк практикант Сокольский. Сокольский даже больше чем Грек. Несколько раз, выходя из подъезда и возвращаясь, она видела толстяка сидящим в машине недалеко от их подъезда. Он ей показался подозрительной личностью. Даже хотела позвонить в милицию, да муж отговорил.
Федор Туманов достал служебное удостоверение, показал, сказав:
– Я – майор Туманов из уголовного розыска. Мы интересуемся вашей соседкой Аллой Чикиной?…
Соседка недоверчиво поглядела на Туманова.
– А чего ей интересоваться?
Причем, вопрос был задан так, что Федор сразу не нашелся, что на это ответить. Поэтому сказал то, что интересовало его:
– Нам бы надо повидать ее. – Федор хотел позвонить еще раз, но соседка остановила его:
– Не звоните. Нет ее дома.
Грек вышел вперед из-за спины Ваняшина, словно он тут был самый главный, и, нахмурившись, проговорил:
– Как это нет? Должна быть. Наш сотрудник видел, как она вчера вечером входила в подъезд. Куда же она делась?
Соседка оказалась женщиной настойчивой. Впырившись настырными глазами в усатого капитана, она сказала:
– Это вон тот, что ли, толстый, ваш сотрудник?
Грек обернулся, посмотрел на Сокольского, который и на этот раз что-то гонял во рту и сказал:
– Ну да.
На лице соседки отразилось полное разочарование.
– Ну и что, я тоже вчера вечером видела ее. Алла шла домой впереди меня. Я еще хотела ее догнать на лестнице. Видела, она открыла дверь подъезда. Вошла. Минуты не прошло, как я вошла следом. Смотрю, а ее на лестнице нет. Тишина. И шагов не слышно. Я так и обалдела. Куда она могла деться. За такое короткое время бегом на пятый этаж не взбежишь. И ночью она дома не ночевала. Нам-то слышно, когда она бывает дома, – проговорила она с некоторым недоумением.
Федор Туманов стоял, прислонившись спиной к двери. Грек суетливо повернулся к нему:
– Николаич, ну чего, замки на двери ломать будем? – спросил он.
Федор не ответил. Входя в подъезд, он заметил стоящие на площадке первого этажа около лестницы два больших целлофановых мешка со строительным мусором, оставшиеся после ремонта. И Туманов спросил:
– У вас в подъезде ремонт был?
Соседка с недовольством махнула рукой.
– Да какой там ремонт. Халтурщики. Стены повазюкали, побелили и все. Да дверь сломали.
– Какую дверь? – оживленно спросил Грек.
– Внизу. У нас в каждом подъезде внизу двери есть. За лестницей. На случай аварийных ситуаций. Так эти шабашники сломали на ней замок. Им, видишь ли, через нее было удобней бидоны с краской заносить. Уехали, а замок так и не повесили на дверь. И мусор после себя оставили, – пожаловалась соседка.
Федор все понял.
– Пошли вниз, – сказал он Греку с Ваняшиным.
Сокольский как неприкаянный, поплелся следом.
Спустившись на первый этаж, Туманов осмотрелся и обнаружил дверь, про которую говорила им соседка Чикиной. При входе в подъезд, эта дверь была не видна. Ее можно было увидеть, лишь зайдя за лестницу, что майор и сделал. А следом за ним и Грек с Ваняшиным. Туда же притопал и Сокольский.
Замка на двери не оказалось, а наличие на полу рассыпанной побелки и капель краски, говорило о том, что ремонтники не раз и не два пользовались этой дверью. И мешки с мусором, как видно, намеревались выносить именно через эту дверь, чтобы не пачкать подъезд. Но по какой-то, неясной для оперативников причине, мусор так и остался стоять возле лестницы, надежно прикрывая от посторонних глаз дверь запасного выхода.
– Вот такие у нас дела, – задумчиво проговорил Туманов и, повернувшись к Сокольскому, добавил: – Ты сидел в машине, а интересующий нас человек в это время был здесь, преспокойненько дожидаясь, пока Чикина войдет в подъезд. И когда она вошла, он, наверняка, затащил ее сюда, а потом вывел через эту дверь, чтоб не мозолить тебе, Сокольский, глаза.
– Товарищ майор… Ну я же не знал. Я даже по нужде не отходил, – поклялся Сокольский.
Грек подозрительно посмотрел на него.
– А как же твой мочевой пузырь, не лопнул? – спросил он с серьезным выражением лица. Сокольский не счел нужным ответить. Промолчал.
– Одного только я не пойму. Ну если Мамедов хотел свести с Чикиной счеты, прикончил бы тут, – сказал Туманов, размышляя об этом вслух.
– Или в квартире, – подсказал Ваняшин. Майор посмотрел на него.
– Зачем ему надо было ее похищать? Не понятно, – Туманов старался подтолкнуть к размышлениям и своих помощников, но Ваняшин не ответил. Грек тоже молчал, злыми глазами смотрел на дверь.
Глава 15
Из ворот управления уголовного розыска Алла Чикина вышла с нехорошим чувством. Хотя за те трое суток, которые она провела в одиночной камере, ее никто не беспокоил, не вызывал на допросы, она знала, что пока не закончится следствие, ей еще не один раз придется встретиться с майором Тумановым. Одно дело, когда б эти встречи проходили у нее дома. Там и обстановка другая, можно чувствовать себя раскованной. Да и как говорится, родные стены помогают. И другое дело, когда она находится тут. Ограничение свободы не только унижает человеческое достоинство. Оно давит на психику невидимым прессом. И Алла отчетливо ощущала, что еще немного и она бы сошла с ума в этой одиночке. Не понимала, как люди могут сидеть там годами и при этом не свихнуться. Она бы так не смогла.
Потом мысли ее вернулись к работе. Две недели, которые она брала в счет отпуска на похороны мужа и последующую реабилитацию, истекали ровно сегодня. Завтра ей надо выходить. И Алла подумала о том, как все-таки хорошо, что ее отпустили, и теперь не придется объясняться в поликлинике перед главным врачом.
Придя домой, она разделась и первым делом пошла в ванну и часа два отмокала в мыльной пене, вытравливая из своего тела вонь камеры. А потом завалилась на кровать, укуталась одеялом и проспала до утра, даже не поужинав.
На другой день она как обычно вышла на работу, но не в поликлинику, а в терапевтическое отделение, где пришлось подменять внезапно заболевшего врача. Весь день прошел в суете. Слишком много больных поступило за последние сутки. Это раздражало Аллу. И она вдруг заметила за собой одно качество, которого не замечала раньше: ей захотелось поменять профессию. За те трое суток, которые она просидела в одиночной камере, в ее душе случился перелом. Она переосмыслила свою жизнь и решила, что больше не хочет лечить людей. Почему она должна кому-то помогать? Разве ей кто-то помогает? По воле судьбы она попала в нехорошую историю. Погиб ее муж. Ему никто не помог. И ей не помогает. Ото всего этого было чертовски плохо.
Она чувствовала неприязнь к людям. Ей хотелось, чтобы все они почувствовали то же, что чувствовала она. Чувствовали не только физическую боль, но и душевную. Видя страдания больных, перенесших операции, она только радовалась их мучениям, забыв, что когда-то давала клятву Гиппократа помогать. Но теперь ей плевать на клятву. Плевать на все. Ее мир разрушился. Пусть рушится и их мир. И почему она должна кого спасать?
