…Бункер первым заметил Дирк. Металлическая коробка, полускрытая осыпью глины, слегка накренилась, крыша прогнулась, черной пастью зиял проем, распахнутая настежь дверь покрылась рыжей шкуркой ржавчины.
– Это он?
– Да.
Белочка поежилась.
– Господин Хиллориан…
– Называйте меня Септимус.
– Как вы думаете, Септимус, эти люди – они все еще там?
– Ни в коей мере. Тела эвакуировали спасатели – почти сразу. Не берите в голову, Джу. Сейчас это просто потенциальная крыша над головой.
Белочка вздрогнула – коротко тренькнула тонкая струнка опасности. Угроза маячила в отдалении, пока не очень страшный, какой-то плоский, словно вырезанный из картона контур, за поворотом длинного, темного, глухого, без окон коридора. “Раньше я видела только людей. Почти никогда – предметы. Очень редко – прошлое. И никогда не видела будущее. Мои способности обостряет Аномалия”.
Пси-образ покинутого убежища серебрился утонченной тоской, острый трагизм крови и смерти почти истаял. Общее впечатление получалось такое же, как от руин какой-нибудь геройской твердыни. Подвиги ушли в легенду, на благородных камнях растет сорная (и непременно “седая”) трава…
Джу выставила ментальный блок – контраст вышел сокрушительный. Благородные руины померкли, уступив место грубой реальности. По-видимому, обвал в момент катастрофы сломал и разметал оборудование наблюдателей – сухую, посеченную оспинами выбоин глину, усеивали ржавые обломки, рваные ошметки пластика, секции сломанной мачты, обрывки мятой, крошащейся стальной сетки. Площадка вокруг бункера изрядно напоминала технологическую помойку на задворках средней руки мастерской.
– Занятно.
Хиллориан внимательно осмотрел картину и покачал головой.
– Смотрите, Алекс, бункер на месте. А вот висячая скала, которая был под основанием убежища – увы. От огромной каменюки не осталось и следа. Это напоминает мне винегрет – кусочек реальности здесь, кусочек абсурда – там.
– Так что же – заходим?
Дирк уже опередил иллирианца. Его голос глухо долетал изнутри.
– Полковник, все в лучшем виде. Консервы, оборудование, блоки к фонарям.
Белочка и Мюф вместе переступили порог – внутренние перегородки делили бункер на четыре части: мини-склад, кухню, санитарный блок и жилой отсек. В тамбуре хрустел под ногами занесенный ветром песок.
– Откуда они брали воду, Септимус?
– Понятия не имею – насосом, наверное. Впрочем, источник давно уже пересох.
В жилом отсеке на аккуратно заправленной двухъярусной койке нетронутым слоем лежала бархатная рыжая пыль.
– Тут очень долго не было никого.
– Год.
– Мы останемся здесь?
Хиллориан внимательно посмотрел на Джу.
– Вы интуитивно отвергаете такой вариант?
Сострадалистка энергично мотнула головой:
– Нет, ничего подобного.
– Замечательно. Устраиваемся здесь. Тесновато для шестерых, зато стены слегка экранируют пси. Относительно спокойный сон в Аномалии – великое дело.
Выбросить истлевшее тряпье Белочка поручила Мюфу. Паренек с охотой отправил небрежно свернутый узел хлама прямо в пропасть. Стриж, проследив полет, откомментировал:
– Вечность – универсальный поглотитель.
Джу фыркнула – и тут же согнулась пополам в приступе неудержимого, мучительного хохота. Ныло под ложечкой, слезы, горячие соленые слезы, смешанные с бурой пылью, обильно потекли по щекам. Дезет ошалело наблюдал бурный эффект случайной шутки, полковник нахмурился в недоумении, Дирк вежливо стушевался, Иеремия уже шел прямо на Джу, явно намереваясь пустить в ход излюбленное сельское средство от девичьих истерик – пощечину.
– О-о-о! Вы только посмотрите…
– Куда?
– Вот, вот левее…
– Это?
Пятеро разом повернулись.
– Да где же?
– Вот…
Пальчик Джу стремительно указывал куда-то в неряшливую груду ржавого хлама, наподобие гриба-нароста нависшую над самым обрывом.
На полушаге замер Иеремия Фалиан, чопорно-пристойно выбранился полковник, тихо, насмешливо присвистнул Стриж:
– Да, это сильно.
На побитой металлической пластинке, тусклой, иссеченной дождями табличке, сорванной с корпуса прибора, наискось красовалась надпись, давным-давно глубоко и резко процарапанная печатными буквами, грубым, крупным почерком:
7004 ГОД. НАБЛЮДАТЕЛЬ НУНЬЕС. Я СКУЧАЛ ЗДЕСЬ. СТАНЦИЯ R-735 – “ДОХЛАЯ ВЕЧНОСТЬ”
– Поздравляю, колонель. Вот мы и на месте…
* * *
Каленусия, Горы Янга, кратер Воронки Оркуса, ночь.
Ночь упала, и липкая чернота смешалась, сплелась, слилась в единое целое с холодной бездонной пустотой.
Дождь, намечавшийся с вечера, обернулся далекой грозой, гром слабо рокотал за перевалом, сполохи разрядов пару раз безвредно сверкнули за кромкой скал. Аномалия словно берегла пойманную добычу от стихий.
Маленький покосившийся бункер тихо лежал в темноте, прилепившись к груде окаменевшей глины. В эту ночь пси-шторм на время утих, реальность нежилась, погрузившись в кратковременный покой, в сон шестерых людей больше не вторгались пронзительно-тревожные видения.
Вернее, в сон пятерых.
Белочка вытянулась на жестком верхнем ярусе койки, перевернулась на живот и осторожно, стараясь не разбудить компанию, включила фонарик. Миниатюрная лампа – часть горного снаряжения крепилась чрезвычайно удачно – в виде диадемы на лоб. Джу подкрутила вертлюжок, превратив конус света в скромных размеров лучик, направила его куда надо и распахнула пухлый потрепанный том, заложенный вместо закладки сушеным листком парадуанской магнолии.
Полночь погасила звуки. В такие часы отступает тревога, море сонной темноты без следа растворяет дневную суету. Ясный покой располагает к размышлениям, ночная работа мозгами – занятие, не лишенное притягательности для интеллектуала.
Как бы не так – конечно – если ты выспался днем!
Сонная Белочка, вздохнув, перевернула страницу. В конце концов, не зря же она от южных равнин до перевала Янга тащила в рюкзаке увесистый трактат скандально известного сомнительной полемикой пси-философа. Начало выглядело впечатляюще:
“ХЭРИ МАЙЕР. ОТНОСИТЕЛЬНОСТЬ РЕАЛЬНОСТИ”
“Реальность – что мы знаем о ней? Мы, запутавшиеся в обыденной определенности, мы, младенцы, ведомые под руку технологией сытой, безопасной жизни, лицемерное имя которой – цивилизация?”
Джу едва не подавилась – благообразный портрет Майера на обложке вдруг надулся мыльным пузырем, расплылся, лопнул, потек, разметав радужные брызги. Из-под мыльной лужицы вывернулся, грозя пальцем веренице стандарт-каров, увенчанный седым ежиком волос неистовый луддит Иеремия…
Белочка часто поморгала, потерла слипающиеся глаза, прогоняя сон. Фалиан, лихо подмигнув, исчез, портрет преуспевающего Хэри Майера (трубка, свежее лицо шикарный костюм) прочно вернулся на место.
– Прокати их всех на помойку Мировая Дурь.
Джу быстро пролистала четыре страницы. Дальше пошло интереснее:
“…Фундаментальное исключение Калассиана не подвергается сомнению – все попытки технически и адекватно воспроизвести пси человека неизменно кончались крахом. Не наткнулись ли мы в своих блужданиях на косвенное доказательство существования нематериальной первоосновы личности?”
Джу крепко закусила губу – не расхохотаться бы некстати и не разбудить компанию. Автор, излюбленная мишень студенческих анекдотов, давным-давно получил в ученой среде прозвище Грубого Хэри, а в самом узком кругу и того жестче – Ублюдка Майера. Прозвище навесили не совсем без вины – дискуссии с участием идеалиста если не каждый раз, то зачастую кончались вполне материалистическими побоями. Хэри искусно играл роль зачинщика – распалившиеся философы фехтовали пухлыми томами, плескали в лица прохладительной водой из сифонов, метали в оппонентов сайбер-кассеты, престарелые члены коллегии не стеснялись пускать в ход трость.
Сейчас Грубый Хэри плавно подбирался к вопросу о душе.
“Принято считать, что физическая природа пси-явлений до сих пор не разгадана. Эта точка зрения – рискованная иллюзия. Она опасна постольку, поскольку затушевывает очевидную, ясную, нелицеприятную правду. Мы не хотим признавать факт, который встал во весь рост, который кричит, вопиет перед нами – в нашей реальности есть место явлениям, у которых объективно нет физической природы!”
Белочка прыснула в кулак. Студентам изредка открывали доступ в святая святых – побывавшие на “взрослых” диспутах в пси-клубе рассказывали кое-какие пикантные подробности. Как только разглагольствования идеалиста Хэри достигали критической отметки, лица физиков, химиков и биологов неизменно вытягивались. Ученые мужи кривились, словно вкусив лимона. Майер с наслаждением купался в атмосфере всеобщего осуждения, по-видимому, чувствуя себя как рыба в воде.
