Душа может быть также высокой и низкой, большой и малой, широкой и узкой, даже тесной. Поэты говорят, что душа имеет свои пределы: пределы души, пределы тоски…»
Пределы моей тоски начинаются с вопроса: почему Зинченко не написал до сих пор сам, что он думает о душе? Почему он все еще не начал исследовать душу свою так, как он учен и может исследовать? Что ему все эти громкие имена и невразумительные восклицания поэтов?!. Свидетельства того, что многие уважаемые люди видят душу не так, как академическая психология? Так она ее никак не видит, это не нуждается в доказательствах.
Ответ может быть прост: не успел. Но вовсе не отказался. Скорее всего, это были не просто красивые слова, а действительное начало работы над новой наукой. В прошлом году он представил на суд психологического сообщества первую попытку создать ядро науки, явно вырастающее из того понимания души, которое звучит вот в этих словах:
«…существует как минимум три пространства «между», или три границы, где располагается душа: между людьми, внешней и внутренней формами самого человека, между прошлым и будущим. Она выполняет огромную работу, связывая все перечисленные пары по горизонтали, а возможно, и по вертикали».
Иными словами, в отношении души как предмета психологии Зинченко оказывается последователем Шпета и развивает его предположение: не потому ли философам и психологам не удавалось найти «седалище души», что его искали внутри, тогда как вся она, душа, вовне, мягким, нежным покровом облекает «нас».
Это исходное основание Науки о душе Владимира Петровича Зинченко. Поэтому я выделяю его.
Что же касается Шпета, то он был неимоверно сложным человеком, уж слишком сильно страдавшим от недооцененности. Говорил ли он действительно о душе, или же он говорил лишь о том, какие дураки те, кто пытается делать естественнонаучную психологию? Если исходить из того, что он жизнь положил, чтобы стать продолжателем дела Гуссерля, то душа не должна была его слишком занимать. Его занимало наукотворчество. А это он сказал походя, чтобы уесть.
И значит, говорит он не о душе, а о том, что изучают как психику, то есть о предмете психологии. Если бы он действительно так видел душу, то не преминул бы ее описать. Но он лишь походя бросает мысль.
Мысль, брошенная гением даже походя, заслуживает внимания. Она может быть прозрением истины. И надо обладать изрядным собственным даром, чтобы не проходить мимо таких жемчужин. Я восхищаюсь чутьем Зинченко, который зацепился за эту подсказку.
Что-то не так со всей академической мозговой психологией, что-то она упускает в описываемом ею явлении. Как этнографы упускают в описаниях души народом то, что народ видит душу двояко: то как прозрачного младенца или человечка, то как пар или облако. При этом существует множество рассказов о том, что и как делает душа, которые невозможно совместить между собой, если не принять, что у нее возможны два разных состояния или имеются две разные части — «тело» и «облако», которое облекает человека снаружи.
Вот и с предметом психологии. Слишком много явлений приходится выкидывать из рассмотрения, если считать предметом психологии только деятельность мозга. Что-то происходит при этом и внутри и снаружи нашего тела. И даже если ты всеми фибрами своей души убежден, что физиология верна, не описать того, как проявляется вся эта физиологическая верность в твоих собственных ощущениях, ненаучно. Слишком похоже на многорукую обезьяну, которая всеми своими лапами просит не говорить и не показывать ничего, что сделает ей неприятно.
Зинченко исследовательски честен: он видит необъясненное явление, своим научным чутьем определяет его как относящееся к предмету его науки и начинает исследование. Возможно, оно даст в итоге отрицательный результат. Но тогда это будет истиной, а не верой или убеждением.
Могу заранее сказать, подход Зинченко к выведению предмета науки из этого предположения имеет недостатки. Он все-таки слишком ценит то, что наработано за века существования научного сообщества. Вы помните, что И. П. Волков попробовал сделать постановку задачи для превращения души в предмет психологии, деятельная часть которой звучит так: накопленный в современной психологии богатейший теоретический и эмпирический материал ныне может быть проанализирован и обобщен с позиций категории «души», то есть осмыслен по-новому.
Похоже, Зинченко своими работами пытался воплотить именно этот подход. Но для меня это лишь знаки пути, проверка предположений. По крайней мере, и Волков, и Зинченко действуют. А значит, их ошибки, если они есть, — лишь указатели, которыми помечена дорога к науке о душе. Попросту говоря, туда ходить больше не нужно, нужно идти к главному.
А главное описано Владимиром Петровичем в статье «Духовный организм и его функциональные органы. (Опыт интегративной работы в психологии)».
На мой взгляд, это первая в русской психологии попытка описать ее предмет психологически, пусть не как Душу еще, но уже как то, в чем непосредственно проявляется Душа.
Исследование выполнено в ключе культурно-исторической психологии. Зинченко исходил из того, что многие честные русские люди, вынужденные жить в условиях советской власти, не забывали, что предмет психологии душа, и пытались ее исследовать, лишь прикрывая наукообразным языком.
«Остается лишь одна надежда на память. На память души, которой, к счастью, не все лишились. В нашем Отечестве продолжали думать о душе и искать путь к ее изучению Г. И. Челпанов, Г. Г. Шпет, С. Л. Франк, В. В. Зеньковский, А. А. Ухтомский и очень немногие другие.
На примере последнего я попытаюсь показать, что психология может быть наукой о душе, а не только наукой об ее отсутствии, и что возможна не только декларация о целостности психологии, но и работа по достижению целостности, конечно, при том условии, что осмысленное целое будет присутствовать в сознании исследователя» (Зинченко. Духовный, с. 101–102).
Далее следует удивительное сочинение, посвященное описанию «духовного организма человека». Вслед за Ухтомским, который «еще в начале XXвека поставил перед собой задачу познать анатомию и физиологию человеческого духа» (Там же, с. 102), Зинченко пытается собрать воедино представления всех тех неожиданных мыслителей, что видели человека не анатомически и не физиологически. Какой парадокс: он говорит об анатомии и физиологии, но сам же отменяет эти понятия, потому что прилагает их к Духу, словно речь идет о некоем «духовном теле». О духовном теле говорить анатомически и физиологически можно только совсем условно.
«Согласно Ухтомскому, функциональный орган — это всякое временное сочетание сил, способное осуществить определенное достижение. (Ещераз вспомним соединенную силу в метафоре души Платона). Такими органами являются движение, действие, образ мира, психологическое воспоминание, творческий разум, состояния человека, например, сон, бодрствование, аффект, даже личность. К ним могут быть отнесены «взгляд», «плоть», в понимании Сартра, и "тело желаний", в понимании Мамардашвили…
Духовный организм строится из функциональных органов и вместе с тем строит их» (Там же).
Все эти описания «духовного организма» очень напоминают поэзию, они захватывают воображение, будоражат мысль, хотя и трудны для понимания. Поэтому я буду выделять то, что считаю важным.
Во-первых, надо четко принять, что «духовный организм» или «духовное тело» — это не душа. Зинченко заявляет об этом в начале рассказа:
«Духовный организм строится из функциональных органов… Такие органы-новообразования, например, доминанты, становятся между нами и реальностью.
Можно предположить, что это одно из «мест», где располагается душа» (Там же, с. 102–103).
И это же он подтверждает в конце статьи:
«Важно еще раз подчеркнуть, что функциональные органы индивида ли, души ли участвуют в создании духовного организма, увеличивают силы и способности самой души» (Там же, с. 115).
Если мы теперь совместим все уже приведенные высказывания, то можно утверждать, что «духовное тело» — это некая оболочка души, окружающая ее и самого человека. Из чего оно состоит, в смысле вещественности, неясно, но ясно, что душа создает из этого «вещества» временные орудия или органы, которыми и осуществляет свою деятельность.
К «функциональным органам» относятся «не только чувство, но также образ и представление» (Там же, с. 104).
Зинченко много говорит о том, что одним из таких «функциональных органов» является движение, которому он отводит особую роль. Движение он понимает философски, называя «живым движением души», и отличает от «механического движения», которое я тоже предпочитаю называть перемещением в пространстве. Приведу именно рассуждение о душе, как пример описания «духовного организма», поскольку намерен посвятить движению особое исследование.
