Меня поставили на пирамиду из гробовых крышек и просили сказать что-нибудь. Я сперва не взял в толк, что хотят, а потом от обилья крестов и распятий видно решил, что это какая-то служба на улице и прочел "Отче наш" и "Верую". Представьте себе, что при первых же моих словах все бросились на колени и стали молиться, говоря: "Чудо, чудо!
Мой отец — Карлис Уллманис был ревностным лютеранином и хотел, чтоб все дети его выросли лютеранами. Поэтому он и выучил нас Писанию, как сумел. Лютерово учение тем и отлично от католичества, что католики отправляют службы на латыни, а мы — на родном языке. Вот латыш Карлис Уллманис и выучил меня — Александра Карла фон Бенкендорфа молитве на своем родном латышском языке. Но рижане настолько привыкли к тому, что бароны говорят лишь по-немецки, что молитва неразумного мальчика и показалась им чудом, ниспосланным Богом для ободрения в страшный час.
Это был холодный, ветреный день, — в начале осени в Риге бывают такие дни, и свечи у многих собравшихся задувало. Поэтому, когда матушка после этой молитвы, поднялась на крышки гробов, прикрывая свечу от ветра руками, это было — нормально. А матушка заговорила о том, что:
"Господь дал нам знак. И хорошо, что сегодня такая погода — само Небо скорбит вместе с нами. И хорошо, что дует такой сильный Ветер — он быстро сушит нам слезы. И хорошо, что в наших руках наши свечи — мы видим, как слаб Божий Огонь перед лицом сего свирепого Ветра.
Так дуй же Ветер! Выдуй же Огонь из нашей свечи! Ведь Ветер был и нет его, а Огонь — остается.
Ну, дуй же Северный Ветер! Вот Наш Огонь — Огонь победит Ветер!
С этими словами матушка вдруг подняла свою свечу вверх и первый же порыв ветра едва не задул ее. Все ахнули, а потом кто-то крикнул: "Горит! Горит!
И верно, — огонек матушкиной свечи превратился в тоненькую, мерцающую ниточку и все казалось, что ветер вот-вот задует его, но огонек отчаянно трепыхался и люди снова заговорили: "Чудо, чудо…
Тут матушка резко подняла свечу к самому небу и закричала громовым голосом:
— Дай знак Господи! Дай знак нам, детям твоим", — вдруг тучи на миг раздвинулись и на матушку упал ослепительный луч, и она прошептала на целую площадь — "Огонь победит Ветер.
С этими словами она спрыгнула с крышек и, поцеловав ближнюю погибшую, приладила свечу меж ее мертвыми пальцами и велела всех заколачивать. Все вспоминают, что свеча, прикрытая стенками гроба, сразу же загорелась ровным, покойным светом. А люди заговорили:
"Господь подал нам новый знак — нас ждет Царствие Небесное. Огонь победит Ветер.
Впрочем, надобно сделать одно добавление. Когда я стал немного постарше, я как-то спросил, почему не приехала комиссия из Синода, дабы расследовать все эти чудеса. Матушка долго смотрела на меня ошалелым образом, а затем не то всхлипнула, не то задавила в себе смех и ушла в свою комнату. Вернувшись оттуда, она передала мне письмо с вензелями моей бабушки, датированное осенью того самого 1787 года.
В письме было много всяких банальностей и прочей ерунды, а заканчивалось оно так:
"Приезжай-ка ко мне, милочка, скучно мне тут одной — никто не повеселит, не позабавит. А помнишь, как ты представляла мне античных героев в трагедиях? Лучше чем все мои девки — жаль, что так впустую пропал твой сценический дар. Иль — не пропал?
А помнишь какие ты делала фейерверки на праздник? А помнишь тот фокус с "негасимой свечой", который ты мне как-то показывала? Невероятно, что могут сделать эти растворы селитры, серный порошок и этот — порошковый никель, или как его там? Да, — НИКЕЛЬ. Любопытно — в немецком "Nick" — означает "черт.
"Черт", "сера", "селитра" — пахнет самой дурною алхимией… Сожгут тебя, милочка, за твои художества, пить дать — сожгут.
Ну, да я на тебя не в обиде — успокоились латыши и Слава Богу. Но в другой раз, — сама не боишься — сына пожалей. Хороший у тебя лютеранин растет в православной стране. Иль я опять что напутала?
Приезжай, потолкуем, я тебя, гадючку, поругаю — не взыщи, но не выпорю. Как строительство Курляндской линии крепостей?..
Лет двадцать меня устраивало сие объяснение, но вот пару лет назад, когда я был в гостях в Москве у моего старого друга и однополчанина Герцена (его настоящее имя Владимир Яковлев, — не путайте пожалуйста этого героя Войны с его беспутным племянничком — Сашкой: юный негодник просто пользуется чужим псевдонимом и славой, а друг мой все просит меня, чтобы я не отправлял паршивца подышать целебным кедровым воздухом), я рассказал ему подробности. (За вычетом Мести Уллманисов.) Герцен долго молчал, а потом изрек:
— Да, пример, надо признаться, — прелюбопытнейший. Мы имеем толпу, можно сказать — народ, обиженный, оскорбленный, жаждущий мести. Пролита кровь невинных, но восстановить справедливость нет никакой возможности.
Но возглавляет всю эту толпу опытный манипулятор, настоящий трикстер в полном европейском значении этого слова: Член Прусской Академии Наук, бывшая воспитанница Иезуитского пансиона, с детства приученная к тому, что "цель оправдывает средства" — любопытное сочетание. Да и выхода у нее нет, насколько я понял — строительство Рижской крепости еще не закончено. Ваша матушка просто не может позволить, чтоб рабочие спивались, иль вешались, ей нужно Чудо. И она идет на Преступление против Церкви и Веры.
Если я правильно понял Ваши рассказы, она была превосходным психологом и ей не составляло труда настроить маленького ребенка прочесть молитву, а раз вы молились по-латышски, с этим — все ясно.
Фокус с "негасимой свечой" известен в научной литературе с шестнадцатого века, так что здесь тоже понятно. На высокие стенки гроба с молодой девушкой обратили внимание даже простолюдины и тут все тоже очевидно. Но вот луч света…
Да, сей луч нечто особенное, — я понимаю, что день был ветрен и по небу гнало много туч. Тучи шли густо — практически без просветов, иначе б простолюдины, а в них гораздо больше здравого смысла, нежели в людях образованных, не обратили внимания на один просвет большее, чем на прочие и не сочли его — Чудом.
Знаете, я считаю происшедшее проявлением "коллективного бессознательного" в том смысле, в каком его понимал Кант, или даже Бэконовских "даймонов Крови" и "Домашнего Очага.
Мы имеем разгоряченную толпу, желающую чуда, талантливого, не краснейте, друг мой, — несомненно талантливого трикстера, разогревающего толпу чудесными фокусами и, voila! — "коллективное бессознательное" нарушает естественный ход вещей и мы имеем проявление Господа нашего — Лучом Света.
Нечто аналогичное происходит в миг исцелений у целебных источников, скажем — в Лурде. Вы только вдумайтесь, — дешевые ярмарочные трюки, бесстыдное манипулирование темной толпой и Явление Бога в самой лучшей его ипостаси — Любви. Как жемчужное зерно в куче навоза.
Все равно что книжник колдует над своими ретортами, вызывая нечистого, а к нему против всех законов, против бесовских книг спускается Ангел. Ибо первопричина поисков беса — чиста. Да, неисповедимы пути Господни…
Вот я и перешел к рассказу о моей собственной жизни. Теперь я расскажу о моем следующем воспоминании.
Меня разбудили крики в доме и топот множества ног. На улице кто-то истошно кричал и я слышал, как десятки людей грохочут сапогами, а откуда-то издалека — будто через подушку, что-то глухо бухает со стороны моря.
Тут к нам в детскую прибежали наша бонна и Костькина кормилица, меня стали одевать, а грудного Костьку вместе с малолетней Дашкой понесли сразу в церковь. Я был тогда мал и не понял речей, что детей в церкви не тронут.
Меня тоже хотели вести в церковь, но тут прибежала матушка, сказавшая, что "рижане хотят видеть Наследника в этот час". Я не знал, что она имеет в виду, но тут отец посадил меня на плечи и я дико обрадовался. Мне очень любил кататься на его широком загривке — так приятно быть выше всех.
Мы выбежали на улицу, матушка по-мужски вскочила на коня (я до этого и не знал, что она в Пансионе общества Иисуса привыкла к верховой езде на армейский манер), отец, не сняв меня с шеи, сел на другого, и мы понеслись к южным воротам.
Я мог бы многое напридумать про то, что творилось вокруг, но честно говоря, из всего происходившего в мечущейся, перепуганной Риге, я запомнил только смертельно бледное лицо моей матушки, которая то и дело оглядывалась на нас через плечо и ее маленькую, почти мальчишескую фигурку в офицерском костюме и тонких, ослепительно начищенных сапогах. Матушка дома носила крохотные туфельки и их обыкновенно было не видно под домашними платьями, так что зрелище матушкиных сапог так поглотило все мое внимание и воображение, что я просто не помню, что происходило вокруг. Воспоминания пятилетнего мальчика могут быть весьма странными — на первый взгляд.
В тот день я любовался собственной матушкой — я по сей день думаю, что ей очень шел офицерский мундир, к тому же я был поражен увидать ее без парика в одной треуголке. Она была по пояс окружавшим ее мужикам (латыши славятся ростом), а сапоги ее столь малы, что больше походили на детские, и я, разумеется, воображал, что когда капельку вырасту, матушка их мне подарит.
